Барбара Картленд - Звезды в моем сердце
– Нечего меня останавливать, – заявила жена сквайра. – Я прекрасно понимаю, что произошло. Эта сладкоречивая маленькая дрянь помогает императрице, а потом втирается к ней в доверие. Она сообщает нашей гостье, кто она такая, и императрица, думая, что встретила свою соотечественницу вдалеке от дома, любезно приглашает ее отобедать. Меня не приглашают – о нет! Мной пренебрегают, как будто меня на свете не существует! Но так всегда и бывает. В этом доме я терплю только такое обращение. Нет, нет! Наша принцесса обязательно должна поехать, разряженная в пух и прах. Там она вдоволь наговорится о своем благородном происхождении и о родственниках своей матери, которые, что весьма любопытно, ничего не хотят иметь с ней общего. Возможно, Гизела, ты сообщила императрице об этом обстоятельстве? Возможно, ты объяснила ей, почему твоя знатная родня никогда не пишет, почему никогда не поинтересуется, жива ли ты?
Мачеха задавала вопросы с такой злобой, вытянув и без того длинное лицо с острым носом, что Гизела от нее отпрянула.
– Харриет! Харриет! – снова предостерег жену сквайр.
– Нечего покрикивать на меня, Джордж, – огрызнулась она. – Если ты думаешь, я позволю, чтобы этой неряхе все сошло с рук, то ты ошибаешься. Я собираюсь сказать ей всю правду. Сейчас она узнает кое-что о своей драгоценной мамочке, о чем и не подозревала до сих пор.
– Харриет, я запрещаю тебе говорить что бы то ни было, – заявил сквайр.
– Запрещаешь! Ты не можешь мне ничего запретить, – ответила леди Харриет, распаляясь все больше и больше, пока не впала в полное неистовство, так хорошо известное Гизеле. – Я слишком долго терпела. Мисс Мазгрейв! Как бы не так! Дочь сквайра, его наследница, его единственный ребенок, свет его пьяных очей! Ну вот, она и услышит впервые в жизни правду и, надеюсь, порадуется ей!
– Харриет! Замолчи! То, что ты знаешь, я доверил тебе строго по секрету! – закричал сквайр.
Он попытался подняться со стула, но, прежде чем ему удалось сделать это, леди Харриет схватила Гизелу за плечи и принялась изо всех сил трясти, как грушу.
– Я слишком долго терпела весь этот бред, – прорычала она. – Послушай правду о себе. Ты всего-навсего внебрачный ребенок иностранки, которая не страдала избытком добродетели. Постарайся запомнить это своим скудным умишком, а потом можешь бежать к императрице, чтобы поведать ей историю твоего происхождения, и погляди тогда, как ей это понравится.
– Неправда! Это неправда!
Гизела услышала свой истошный вопль; с усилием вырвавшись из рук мачехи, она подбежала к отцу. Ему все-таки удалось встать с кресла. Гизела вцепилась в лацканы его охотничьей куртки и заглянула в полном смятении ему в глаза.
– Это неправда, папа! Скажи, что это не так!
Но ответ она поняла еще раньше, чем он раскрыл рот. Прочитала по его лицу, по испуганному и смущенному выражению. И тут же с криком отчаяния рухнула к его ногам, сотрясаясь от бурных рыданий, которые, казалось, разорвут ее на куски. Впервые сквайр вспомнил, что он мужчина, хозяин в доме.
– Выйди из комнаты, Харриет, – велел он жене тоном, которым редко говорил с ней и в котором чувствовалась давным-давно позабытая им властность.
В первую минуту она не обратила на его слова никакого внимания, но потом, когда он повторил: «Выйди из комнаты, я хочу побыть наедине со своей дочерью», Харриет тряхнула головой, и кокетливые локоны, обрамлявшие ее уродливое лицо, насмешливо запрыгали.
– Очень хорошо, я уйду, – сказала она. – Я все сказала, что хотела. Надеюсь, вы оба отлично проведете вечер!
Она повернулась и, шелестя дорогими шелковыми юбками, поплыла к двери. Дойдя до нее, она закатилась от смеха, писклявого и язвительного смеха, каким смеется женщина, которая торжествует победу, которая знает, что нанесла смертельный удар, и упивается своей разрушительной силой.
Дверь закрылась, и наступила тишина, нарушаемая неистовыми, раздирающими душу рыданиями. Сквайр тяжело опустился в кресло, возле которого Гизела сжалась в комочек. Затем он очень нежно опустил руку на ее голову.
– Не плачь, Гизела, – сказал он. – Я хочу поговорить с тобой.
Она сделала над собою усилие, но прошло еще несколько минут, прежде чем она смогла сдержать поток переполнявших ее слез и подавить громкие всхлипывания, вырывавшиеся из побелевших губ. Наконец она успокоилась, но тело все равно сотрясалось от дрожи, исторгнутой из самой глубины души. Когда она подняла распухшие глаза и взглянула на отца, то увидела, что он пристально смотрит в камин, а на лице его застыло выражение, которого она до сих пор не знала.
– Я предал тебя, – тихо произнес он. – Никогда не предполагал, что ты все узнаешь. Стефани взяла с меня клятву, что ты ни о чем не будешь знать. Я предал тебя, Гизела.
– По мне, лучше знать правду, – всхлипнув, ответила Гизела.
– Я и не думал рассказывать Харриет, – продолжал он. – Она как-то сумела выудить из меня все. Я был глупцом, Гизела, проклятым глупцом, что снова женился, после того как узнал, что такое счастье.
– Теперь… слишком поздно, отец, – сказала Гизела. – Пожалуйста, скажи мне… кто я… если не твоя дочь.
Сквайр тяжело вздохнул и, повернувшись к Гизеле, взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодны как лед, и он неловко постарался согреть их, растирая между ладонями. От этого простого проявления доброты на глаза Гизелы вновь навернулись слезы и побежали безудержно по щекам.
– Я встретил твою мать двадцать один год назад, – неторопливо начал сквайр свой рассказ. – Я гостил тогда в Австрии у своего друга, с которым мы вместе учились в Оксфорде. Я поехал к нему поохотиться. Как-то раз он взял меня с собой в гости к друзьям, жившим неподалеку, – к графу Ганзалии и его семье. Я влюбился в Стефани с первого взгляда. Она была прелестна, Гизела. Золотоволосая, с голубыми глазами. От ее смеха всем вокруг становилось радостней. Я молил ее стать моей женой. Но она сказала, что любит другого.
Сквайр замолчал на секунду и прикрыл глаза рукой, как бы заново испытав боль прошлого.
– Дальше… папа, – прошептала Гизела.
– Она доверила мне свою тайну. Рассказала, как сильно любит и верит, что ее избранник отвечает ей такой же любовью. Но они не могли пожениться, потому что у него уже была жена. «Он женился бы на мне, если бы мог, – говорила Стефани. – Но его заставили заключить выгодный брак. Он возненавидел свою жену с самой первой минуты, а она возненавидела его. Их родители договорились между собой об этом браке, и они ничего не могли поделать. Он очень несчастлив и никогда не знал, что такое счастье. Я отчасти могу облегчить его страдания».
Сквайр издал стон.
– Для меня было мукой слушать ее, – сказал он. – Но мне не хватало мужества уехать. Каникулы кончились, а я остался. Мой друг все понял. Я не доставлял ему никаких хлопот своим пребыванием в его доме, поэтому я остался. Проходил месяц за месяцем, и я все больше и больше влюблялся в Стефани, стараясь утешить себя тем, что она, по крайней мере, мой друг. Но однажды она прибежала ко мне, как безумная, вся в слезах. Прошло много времени, прежде чем мне удалось уговорить ее рассказать, что случилось. Ее признание поразило меня как удар. У нее должен быть ребенок! Она боялась рассказать родителям, боялась будущего. Я спросил, знает ли об этом ее возлюбленный. Она ответила: «А что он может сделать?» Я так и не узнал, кто это был, ты понимаешь? По-моему, я никогда и не встречался с ним. Я знаю только то, что говорила мне Стефани, – он был очень важной особой и, по ее словам, горячо ее любил. Я умолял ее пойти к нему. Она отказалась. Каждый день мы встречались с ней у озера и все обсуждали без конца ее дилемму. Но разговоры так ни к чему и не привели. В конце концов мне пришло в голову единственно возможное решение: Стефани должна выйти за меня замуж, и тогда весь мир признает, что ребенок – мой!
