Анна Яковлева - Besame mucho, клуша!
— Как сегодня. — Лера неопределенно пожала плечами.
— Скажи, какие перспективы у тебя с работой?
— Не знаю, — искренне сказала Лера.
— Я не удивлена, — заявила Нора Максимовна, — что ты осталась у разбитого корыта. Ни работы, ни денег, ни детей в тридцать пять лет. Долго думала, дорогая моя. Раньше надо было с ним рвать или терпеть уже до конца.
Норе Максимовне казалось, что, если испортить дочери настроение, она изменится и возьмет судьбу в свои руки.
Ничего, кроме раздражения, эти псевдопсихологические экзерсисы не вызывали. Лера рассердилась:
— Ну откуда ты знаешь?
— Поживи с мое. — В тоне Норы Максимовны Лере слышались отголоски их давних ссор.
Неспособность дочери к действию, привычку прятаться от жизни Нора Максимовна называла инфантильностью и винила в этом Лериного отца — своего мужа, после смерти которого перестала критиковать дочь, хотя дух соперничества не утратила.
— Откуда у тебя эта вещица? — отвлеклась на длинную льняную Лерину юбку мама.
— Это с прошлого года. Не помнишь?
— Не помню. По-моему, мне пойдет такая.
— Хочешь, забирай себе.
Эта традиционная фраза сопровождала почти все набеги на гардероб дочери, заканчивающиеся актом дарения. Как обычно, Лера почти сразу выбросила белый флаг, только на этот раз мама почему-то оскорбилась:
— Ну, у тебя не та ситуация, чтобы раздаривать одежду.
После мятного чая Леру сморило, обратный путь в электричке пугал сложностью: тащиться неизвестно сколько, потом добираться с вокзала на маршрутке или на троллейбусе. Раньше двенадцати домой она не попадет. Бр-р.
— Ма, я, пожалуй, переночую здесь.
— А как же работа?
— У меня отгулы. — Хоть здесь хватило ума соврать.
— Господи, конечно, оставайся, — захлопотала Нора Максимовна. — Сейчас дам тебе постель.
Лера усилием заставила себя подняться, собрала на поднос посуду и понесла на кухню.
Деревенские звуки, так отличающиеся от городских, действовали умиротворяюще, примиряли с жизнью. Ногастая Манька Чижевская, рукастый Казимир и глазастые коллеги стали казаться призраками.
Лера умылась, переоделась в старенький халат, включила «Раптор» и вытянулась на постели. Ее тут же затянуло в сон, хотя она слышала, как стучит посуда, хлопает дверь в спальню и шуршат привезенные пакеты.
Проснулась Лера от маминого голоса:
— Казимир, как бы я к тебе ни относилась, я молчала и никогда тебя не выдавала. Теперь у меня руки развязаны, и я скажу тебе то, что хотела сказать давно: ты дерьмо. Если ты добровольно не согласен делить все поровну, я найму лучшего адвоката, и ты все отдашь. И все твои заходы налево я тебе припомню в суде.
До конца ночи Лера ворочалась с боку на бок и заснула только под утро, когда серый рассвет потревожил ворчливый воробей.
В тот же день Крутов призвал Леночку к ответу за пассаж с корреспондентом.
— Объясни, почему именно Ковалева? — потребовал отчета Василий Васильевич.
Леночка не боялась шефа, ибо шеф был:
а) старинным другом отца, а также ее крестным, и она помнила дядю Васю сколько себя;
б) вспыльчив, но отходчив. Это Леночка усвоила с первых же дней работы. Задание с собкором она выполнила на «отлично», в этом Леночка не сомневалась.
— Потому что Ковалева завотделом экономики, и тема природы — ее тема, — отрапортовала она.
Крутов молча ждал продолжения и приглядывался к помощнице.
К Леночке нужно было привыкнуть — девушка пугала новичка несуразностью и отсутствием пропорций. Высокая, с большой головой на короткой шее, с неразвитыми плечами и тяжелым низом. Во всем ее облике было много «но». Только высокий, упрямый лоб был в полном согласии с содержимым черепной коробки.
— Василь Василич, вы меня не слушаете, — обиделась Леночка.
Пойманный на месте преступления, Крутов покачал головой:
— Ты меня не перестаешь пугать. Зачем девушке столько мозгов?
— Чтобы держать окружающих в тонусе.
— Выскочила бы замуж, как все приличные барышни, внуков Диме нарожала бы, а ты все растешь над собой, — на правах друга семьи Крутов иногда позволял себе сентенции в духе домостроя, — и все умнее и умнее делаешься. Не знаю, кому это понравится.
— Кому не помешает, тому и понравится, — обнадежила шефа Леночка.
— А почему ты Ковалевой не предложила нашу машину, если такая умная?
— Так вы же сами отослали Владика с поручением, потом он обедал, а после обеда поехал за вами в администрацию.
Все было истинной правдой, Влада он сам откомандировал в помощь домработнице Игнатьевне, но почему-то именно этот факт и рассердил Крутова.
— Надо было что-нибудь придумать, — недовольно проворчал он.
— Самой сесть за руль?
— Как вариант.
— Учту, — буркнула Леночка. Не ценит ее шеф. Она всю себя без остатка отдает работе, опекает его, отвечает за его безопасность, для чего тайно установила систему записи разговоров в приемной (мало ли чего, столько маньяков развелось, шантажистов и просто психов), от личной жизни отказалась ради карьеры, помощником депутата уже стала, а взамен одно недовольство и никакого уважения.
— Ты только по бумагам мой помощник. На самом деле ты референт, — будто подслушав мысли Леночки, расставил точки над «i» шеф.
— Вам когда надо — я референт, когда не надо — помощница, — укорила шефа Леночка.
— Значит, ты ведешь себя так, что вынуждаешь меня напоминать тебе об этом.
— Да как? — Леночка приготовилась зареветь. — Я уже не знаю, как себя вести. Стараешься, стараешься…
— Надо включать воображение. — Гуманитарное образование — вот откуда эта мучительная неудовлетворенность. В кресле депутата захолустного Законодательного собрания Крутову не хватало масштаба, разнообразия, креатива, он злился на девушку, прекрасно понимая, что сам не знает, чего хочет. Заниматься проектированием новых оранжевых политтехнологий? Или бархатных революций?
Нет, знает. Он хочет, чтобы этой мути на душе от ссоры с собкором Валерией Ковалевой не было. И чтобы самой ссоры не было. Чтобы сероглазая, мягкая (но не аморфная), обворожительная Валерия сейчас сидела в его кабинете вместо Леночки, задавала свои вопросы, отмечала что-то в блокноте, перебирала письма старожилов Черемушек, а он бы пил кофе (ладно, ладно, зеленый чай) и заглядывался на ровный пробор и выбившуюся из пучка прядь темно-русых волос. Ах, какие у нее тонкие, музыкальные пальцы, у этой журналистки, какая нежная кожа…
— Кофе, что ли, сделай, — вздохнул Крутов. Эк его разбирает…
— Лучше зеленый чай.
