Измена. Другие правила (СИ) - Олейник Ольга

— Делайте что хотите, Арина! И хочешь верь, хочешь не верь, но мне жаль, что это случилось с твоим отцом.

Я снова попыталась ее обойти, но она снова не дала мне этого сделать.

— Жаль? — переспросила она. — Не говори ерунды! Вы все набросились на нас как гиены! Все, кто прежде лебезил и набивался в друзья! Теперь-то, конечно, все вы благородные, в белых пальто! Обольем всеобщим презрением взяточника и коррупционера. А раньше не стеснялись просить о помощи и поддержке.

— Я что-то не помню, чтобы я просила о чём-то тебя или Николая Тарасовича, — я сказала это ледяным тоном — и потому, что замерзла, и потому, что хотела показать ей, что не склонна продолжать наш разговор.

Когда я вышла из кабинета директора, я получила от Чернорудова смс о том, что он уже почти освободился, и написала ему адрес института. Я собиралась подождать его в кафе, что находилось через дорогу, и совсем не хотела, чтобы он стал свидетелем наших с Ариной разборок.

— Да какая разница? — окрысилась она. — и если ты думаешь, что я тут к твоей жалости взываю, то ошибаешься. Как только Паша получит патент, мы продадим права китайцам — они уже приехали в Москву и согласились на наши условия. И плевать я хотела на этот паршивый НИИ и всех его обитателей. Мы купим квартиру в Сочи и откроем там собственный бизнес.

Но тут из машины Ланской раздался плач, и Арина мигом потеряла свой воинственный вид — она распахнула дверцу, достала ребенка из автолюльки. Наверно, стоило воспользоваться этим и уйти, но я почему-то осталась — должно быть, это было то самое досужее любопытство, которое мне так не нравилось в других. Мне отчего-то захотелось посмотреть на другую Пашину дочку.

Девочка продолжала плакать, и Арина потянулась к стоявшей на заднем сидении сумке. Достала погремушку, но та выскользнула из ее рук и упала на снег.

— Не наклоняйся — я подниму.

Я подобрала игрушку, обтерла ее влажной салфеткой, побрякала перед заходящейся в рыданиях крохой. Та прекратила плач лишь на миг и посмотрела на меня большими карими глазами.

Карими!

У Арины были зеленые глаза, у Павла — голубые. И хотя я знала, что цвет глаз у ребенка может меняться аж на протяжении нескольких первых лет жизни, как правило, он меняется в сторону более темных оттенков. Правда, я была не сильна в генетике. Просто отметила этот факт и не более того.

— Ну, чего встала? — вдруг закричала Ланская. — Пропусти!

Она выхватила погремушку из моих рук и быстро пошла ко крыльцу. Но скрыться в здании она не успела — потому что ей навстречу вышел Шестаков. Он посмотрел на Арину, потом увидел меня.

— Катя⁈

— Ты что, не слышишь — Стеша плачет! — рявкнула Ланская. Она отдала ребенка Павлу и пошла открывать дверь. — На улице дикий холод, заходите внутрь.

Но малышка уже не плакала — она сразу успокоилась, оказавшись в сильных и теплых мужских руках.

От ворот просигналил джип Чернорудова, и я, почувствовав облегчение, развернулась и пошла прочь, спиной чувствуя устремленные на меня взгляды.

Уже когда я села в машину, и мы покатили по проспекту, телефон завибрировал, и на экране появился знакомый номер. Я вздрогнула, и Арсений забеспокоился:

— Всё хорошо? Вы не замерзли?

Я покачала головой — нет, не замерзла — и нажала на «отбой». Прошлое должно оставаться в прошлом.

Глава 17

На выезде из города Арсений остановился у большого автомагазина.

— Я пропаду на полчасика, хорошо?

Мы уже заезжали в кафе пообедать, так что я была сыта и могла подождать и дольше, чем полчаса. Сам Чернорудов потратил на меня гораздо больше времени.

Телефон снова завибрировал, и на экране отразился тот же номер. На сей раз трубку я решила взять — иначе он так и будет звонить. Хотя, казалось бы, взрослый разумный человек — должен бы понять, что я не хочу с ним разговаривать.

— Слушаю! — бросила резко, чтобы сразу расставить акценты.

Но ответил мне вовсе не Шестаков, а кто-то другой, незнакомый.

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, вы знаете Павла Дмитриевича Шестакова?

— Да, знаю, — по спине потекла струйка холодного пота. — Что-то случилось?

— Машина, в которой он ехал, попала в аварию. Он был на пассажирском сидении и пострадал сильнее всех. Вы его родственница? Он в тяжелом состоянии, и я подумал, что нужно известить родных. Ваш номер был последним, по которому он звонил. Мы везем его в больницу — я продиктую адрес, приезжайте.

Мне стало трудно дышать, и руки почти не слушались, когда я попыталась позвонить Арсению. Впрочем, он пришел сам уже через пять минут и сразу увидел, в каком я состоянии.

— Екатерина Сергеевна, что случилось?

Я, как сумела, рассказала, а он не стал задавать дополнительных вопросов — просто забил адрес больницы в навигатор.

Он остановил машину на парковке и сказал:

— Давайте я схожу с вами, Екатерина Сергеевна!

— Спасибо, Арсений Петрович, но не нужно. Вы и так целый день сегодня со мной мотаетесь. Поезжайте домой — вас дочь ждет. А я, наверно, тут с ночевкой останусь.

Я неплохо знала этот район — здесь неподалеку была гостиница, в которой можно было остановиться.

Я плохо помнила, как добежала до крыльца, как отыскала справочное, как назвала его имя и фамилию. Но помнила, как на вопрос, кто я ему, твердо ответила: «Жена!» Потому что знала, что в противном случае меня к нему просто не пустят.

— Ваш муж в реанимации. Пройти туда нельзя. Но вы можете поговорить с врачом. Выпишите пропуск и поднимайтесь на пятый этаж — лифт по коридору направо. Не забудьте надеть халат и бахилы. Врача зовут Сергей Андреевич Назаров.

Всё было как в тумане. Я с трудом понимала, что она говорит. Но пропуск получила и на пятый этаж поднялась. И даже врача отыскала, не перепутав фамилию.

— Я буду говорить как есть, хорошо? Состояние вашего мужа крайне тяжелое. Готовим его к операции. Операция сложная, займет, несколько часов, поэтому вам оставаться в больнице нет никакого смысла. Оставьте свой номер телефона, и я позвоню вам, когда она закончится. Но ночью, сами понимаете, в больницу вас никто не пустит. Так что не мучайте себя — поезжайте домой, отдохните. А завтра утром, как приедете, найдите меня — возможно, я уже смогу сказать вам что-то определенное.

Я пошатнулась, и доктор подхватил меня и помог сесть на стоявший у стены стул.

— Ну-ну, не волнуйтесь вы так! У нас хорошие врачи, а ваш муж еще очень молод и должен быть полон сил. И ему потребуется ваша поддержка, так что сейчас не время раскисать.

— Доктор, а вы не знаете, что случилось? Его одного привезли?

Он развел руками:

— Извините, не знаю.

Когда я вышла на улицу, машина Чернорудова всё еще стояла на парковке.

— Арсений Петрович, зачем вы остались? Вас же Рита дома ждет.

Он откликнулся:

— Ничего, она уже большая девочка. Да и своей сестре я позвонил — она живет в соседнем доме, присмотрит. Давайте я вас хоть до гостиницы довезу.

У меня не было сил возражать.

Он довез меня до гостиницы и спросил, не нужно ли мне еще чего. Я покачала головой — нет, спасибо. Я была благодарна ему за поддержку, но думать сейчас могла только об одном.

И когда я добралась до своего номера, то просто забралась в кресло и просидела в нём до тех пор, пока не стало совсем темно. Я не ужинала, но есть совсем не хотелось. Мысленно я была не здесь, а там, в больнице, рядом с Павлом.

А что, если операция пройдет неудачно? Что, если он так и не придет в себя? Так никогда и не узнает, что у нас есть Настя?

И то, что еще недавно казалось мне правильным и разумным, теперь представлялось почти преступлением. Как я могла не рассказать ему о дочери? Да, он мне изменил, он нас предал, но не слишком ли суровое наказания я для него назначила? И для него, и для себя. Ведь рассказать о дочери не значило простить.

И то, что я не ответила на его звонок несколько часов назад, теперь сводило меня с ума. А если он никогда больше уже не позвонит? И я уже не услышу его голос — такой знакомый, такой родной. И так и не узнаю, что он хотел мне сказать.