Джоджо Мойес - Один плюс один
Снова долгое молчание.
– Ты какой-то странный, – наконец сказала она.
Эд глубоко вдохнул, прежде чем заговорить.
– Я что-нибудь придумаю. Обещаю.
– Хорошо. И позвони маме.
– Позвоню.
Щелчок ознаменовал окончание разговора. Эд взглянул на телефон и позвонил в офис своего адвоката, но попал на автоответчик.
Следователи вытащили все ящики в его квартире, все до единого. Они не выбрасывали вещи на пол, как в кино, но методично просмотрели их в перчатках, прощупывая складки футболок, заглядывая в каждую папку. Оба его ноутбука, карты памяти и два телефона изъяли. Ему пришлось подписать разрешения, будто это делалось ради его же блага.
– Уезжай из города, Эд, – посоветовал ему адвокат. – Просто уезжай и постарайся поменьше думать. Я позвоню, если надо будет, чтобы ты приехал.
Они явно обыскали и это жилье. Здесь было так мало вещей, что обыск должен был занять меньше часа.
Эд оглядел спальню загородного дома, пуховое одеяло в накрахмаленном пододеяльнике из бельгийского льна, которое уборщицы положили утром, ящики с запасными джинсами, трусами, носками и футболками.
– Уезжайте из города, – сказал Сидней. – Если правда выплывет наружу, нашим акциям несдобровать.
Ронан не разговаривал с ним с тех пор, как полиция явилась в офис.
Эд взглянул на телефон. Не считая Джеммы, не было ни единого человека, которому он мог позвонить и просто поболтать, не объясняя, что случилось. Все его знакомые были техническими специалистами и, за исключением Ронана, вряд ли считались настоящими друзьями. Он уставился в стену. Подумал о том, что на прошлой неделе четыре раза съездил в Лондон и обратно только потому, что без работы было нечем заняться. Он вспомнил прошлый вечер, когда так разозлился на Дину Льюис, на Сиднея, на всю ту чертову хрень, которая случилась с его жизнью, что разбил о стену целую бутылку белого вина. Насколько вероятно, что это повторится, если он и дальше будет куковать в одиночестве? Ничего другого не остается. Он натянул пиджак, взял связку ключей из сейфа рядом с задней дверью и направился к машине.
4. Джесс
Танзи всегда была немного особенной. В год выстраивала кубики в ряды или составляла в узоры, а после вытаскивала один или два, создавая новые формы. К двум годам полюбила цифры. В дошкольном возрасте читала сборники математических задач и задавала вопросы вроде «Почему единица пишется как „1“, а не как „2“?» или сообщала Джесс, что умножение – «всего лишь другой способ сложения». В шесть лет могла объяснить, что такое «замощение плоскости».
Марти это не нравилось. От одержимости дочери цифрами ему было не по себе. Но Марти было не по себе от всего «не нормального». Танзи была счастлива, когда сидела и размышляла над задачами, которые никто из них не мог понять. Мать Марти называла ее зубрилой, когда изредка навещала внуков. Судя по ее тону, это не было комплиментом.
– И что ты собираешься делать?
– Сейчас ничего нельзя сделать.
– Разве не странно, если она станет тусоваться с детьми из частной школы?
– Не знаю. Наверное. Но это будет нашей проблемой. Не ее.
– А если она отдалится от тебя? Подружится с богатенькими и начнет стесняться собственной семьи?
– Что?
– Я просто предположила. Ты не боишься заморочить ей голову? Она может забыть, откуда родом.
Джесс взглянула на Натали за рулем:
– Нат, она родом из трущоб. Я буду только рада, если у нее обнаружат болезнь Альцгеймера на ранней стадии.
Натали довольно странно отреагировала на рассказ Джесс о собеседовании. Казалось, подруга восприняла это близко к сердцу. Все утро она трещала, как охотно ее дети ходят в местную школу, как она рада, что они «нормальные», как нелегко ребенку быть «особенным». Но для Джесс было главным, что после собеседования ее дочь оживилась впервые за много месяцев. Танзи набрала сто процентов баллов по математике и девяносто девять процентов по невербальным рассуждениям. (Ее по-настоящему расстроил недостающий процент.) Мистер Цвангараи сообщил результат по телефону и сказал, что могут найтись другие источники финансирования. Он упорно называл это «деталями», но тем, кто считает деньги «деталями», вряд ли приходилось из-за них переживать.
– И к тому же ей придется носить эту чопорную форму, – сказала Натали, когда они затормозили у «Бичфранта».
– Она не будет носить чопорную форму, – раздраженно ответила Джесс.
– Тогда ее станут дразнить, что она не такая, как все.
– Она не будет носить чопорную форму, потому что не пойдет в эту чертову школу. У меня нет ни малейшего шанса отдать ее туда. Ясно?
Джесс хлопнула дверцей машины и пошла впереди, чтобы не пришлось ничего больше выслушивать.
Только местные называли «Бичфрант» загородным комплексом. Застройщики называли его курортным поселком. Это не был загородный комплекс вроде стоянки для автофургонов «Си брайт» на вершине холма – беспорядочного нагромождения потрепанных ветром домов на колесах и сдающихся летом в аренду палаток. Это был ровный строй дизайнерских «жилых пространств» среди чистеньких дорожек и домиков, на ухоженных лесистых участках. Здесь имелся спортивный клуб, спа, теннисные корты, огромный комплекс с бассейном, которым местным так и не разрешили пользоваться, горстка бутиков с непомерно задранными ценами и мини-супермаркет, чтобы обитателям комплекса не приходилось выбираться в городские трущобы. По вторникам, четвергам и пятницам «Бенсон и Томас» убирали два четырехкомнатных съемных дома с видом на клуб, затем переходили к более новым зданиям: шести современным домам со стеклянными фасадами, которые стояли на меловых скалах и смотрели прямо на море. Безукоризненная «ауди» на подъездной дорожке мистера Николса никогда не трогалась с места. Как-то раз приехала женщина, назвавшаяся его сестрой, с двумя маленькими детьми и усталым мужем (они оставили дом безупречно чистым). Сам мистер Николс приезжал редко и ни разу за тот год, что они у него убирались, не пользовался ни кухней, ни прачечной. Джесс подрабатывала, стирая и гладя его полотенца и простыни каждую неделю для несуществующих гостей. От сланцевых полов отражалось эхо, бескрайние пространства жилых комнат устилали циновки из морской травы, в стены была встроена дорогая аудиосистема. За стеклянными фасадами открывалась широкая голубая дуга горизонта. Но не было ни фотографий на стенах, ни свидетельств хоть какой-нибудь жизни. Натали поговаривала, что, даже когда хозяин приезжает, он здесь только ночует. Очевидно, он водил сюда женщин – Натали однажды нашла в ванной губную помаду, и в прошлом году они обнаружили под кроватью крошечные кружевные трусики («Ла Перла») и верх от бикини, – но больше о нем ничего нельзя было понять. Джесс подумала о собственном доме, об узкой скрипящей лестнице, отслаивающихся обоях и, против обыкновения (она редко сравнивала дома клиентов со своим – так и рехнуться недолго) помечтала о столь обширном пространстве. Мистеру Николсу никогда не приходилось ставить вешалку для одежды на лестничной площадке второго этажа, у него никогда не кончалось место на книжных полках. Он никогда не беспокоился, где взять денег на регистрационный взнос.
