Роуз Шепард - Любовь плохой женщины
За несколько минут до полуночи Джуин, осушившая в своей комнате целую бутылку шампанского в лучших традициях дома Шарпов, но совершенно не умеющая пить, выбралась через пустую кухню в садик, где все выпитое шампанское очутилось на клумбе.
Трава, посеребренная инеем, похрустывала под ногами. Джуин согнулась пополам, обхватила себя руками и проковыляла к краю маленького газона, где стала ждать, не изрыгнут ли еще чего-нибудь ее бурлящие внутренности.
— Я могу подержать твое пальто? — раздался у Джуин за спиной бодрый голос.
— У меня нет пальто, разве не видишь? — заплетающимся языком ответила она.
— Твое метафорическое пальто.
— И метафорического тоже нет.
— На самом деле я хотел узнать, не могу ли я быть чем-нибудь тебе полезен.
— Вечно ты пристаешь, Доминик.
Джуин со стоном выпрямилась, и Доминик положил ей руку на плечо и прижал ее к себе, утешая. Они постояли так, не говоря ни слова, глядя на серебряную луну, похожую на срезанный кончик ногтя. Потом Джуин громко рыгнула, и ей стало легче.
— Прошу прощения, — извинилась она.
— Прощаю, — ответил он. — Вечеринка — супер, да?
— Как поживает твоя старушка?
— Моя мать?
— Да нет, тупица, та старая дама в приюте. Как ее звали? Мэйбел?
— Да вроде ничего. Она завела себе новую подругу. Миссис Грейс. А мисс Армитидж теперь сидит у окна и шьет одеяло из квадратов. На Рождество я подарила им пену для ванны.
— Ты просто прелесть.
— Фу! Ненавижу, когда меня называют прелестью!
— Ну хорошо, будь по-твоему. Ты — брюзга. Да, а Наоми как учудила! Взяла и забеременела!
— По-моему, это смешно. В ее-то возрасте.
— Помнишь, я тебе говорил, что случаются и более странные вещи?
— Да?
— Да, когда рассказывал тебе, что твоя мать, похоже, хотела родить ребенка от Дэвида Гарви. А родит Наоми. Что, в общем-то, одно и тоже, в смысле возраста.
— С той лишь разницей, что ребенок будет не от Дэвида, — напомнила Доминику Джуин, нетерпеливо взмахнув рукой.
— Откуда нам это может быть известно?
— Как откуда? — яростно воскликнула Джуин. — Этот ребенок от Алекса!
— Ты уверена в этом? А она — она сама уверена в этом?
— К чему ты клонишь, Доминик? О чем ты говоришь? Ты что, пьян?
— Трезв как стеклышко. Так вот, я могу рассказать тебе кое-что, от чего у тебя носки с ног свалятся, — попробуй сказать такое в нетрезвом виде. Но ты должна пообещать, что не проговоришься ни одной живой душе.
— Ладно. Обещаю.
— Клянешься?
— Клянусь.
— Жизнью матери?
— Ох, когда же ты повзрослеешь, наконец? Хочешь — рассказывай, не хочешь — не надо, но в игры я с тобой играть не собираюсь.
— Ну хорошо, помнишь, она приезжала в наш балаган на несколько дней? Тогда в доме было полно народу, и спали по несколько человек в комнате. То есть Дэвид спал в одной комнате с Наоми. А потом появился Алекс. Тогда я, надев свою шапку консультанта по вопросам семьи и брака, поднялся к ней в комнату и стал просить ее спуститься и встретиться с ним, но она отказалась. И мой мерзкий дядюшка был с ней и кричал что-то вроде: «Пусть убирается к чертовой матери». Потом она все-таки спустилась и изобразила нам нечто в духе миссис Рочестер[67]. Помнишь, та сумасшедшая? Которая лаяла? Так вот, Наоми прокаркала Алексу, чтобы он уходил, и он ушел. И как они после всего этого смогли помириться — это выше моего понимания. Я как мог старался способствовать примирению, но тогда это было невозможно. Тогда казалось, что скорее лев и ягненок лягут вместе спать.
Джуин закусила нижнюю губу.
— У меня во рту ужасный вкус. Как ты думаешь, она рассказала Алексу про Дэвида? Или, может, она по-прежнему с ним встречается?
Доминик задумчиво почесал нос:
— Даже не знаю. Но одно я точно тебе скажу: я в это грязное дело больше не вмешиваюсь. Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.
— Но Алекс ведь имеет право знать?
— Не лезь не в свое дело, Джуин. Забудь о том, что я тебе сказал. Пусть ни слова об этом не вырвется из твоих сладких губ. Эй, да ты же вся дрожишь, как желе. Твои маленькие ручки совсем заледенели. Дай я тебя согрею.
— Я не замерзла, — запротестовала Джуин, но ее зубы стучали как клавиши печатной машинки, и она почти не сопротивлялась, когда Доминик заключил ее в свои объятия, и даже положила голову ему на плечо и уткнулась лицом в его рубашку. — То предложение, которое ты мне сделал. Оно еще действительно?
— Срок его действия оканчивается тридцать первого декабря. Это значит, что у тебя осталось… — Он поднес запястье к глазам и прищурился, разглядывая циферблат. — Это значит, что у тебя осталось пятнадцать секунд на принятие решения.
Джуин оторвала голову от груди Доминика и отвернулась от него.
— Смотри, — сказала она, кивая в сторону дома. В освещенном окне они увидели, как все взрослые сошлись в один большой круг и взялись за руки. Сквозь стекло донеслись слабые звуки какой-то заунывной новогодней песни. — Я бы со стыда умерла, — прошептала Джуин.
— Как это все надуманно, правда?
— Слышишь, часы бьют полночь? — Она подняла палец и наклонила голову, отсчитывая удары. — Восемь, девять, десять, одиннадцать. Хорошо, Доминик. Я принимаю твое предложение.
Когда на исходе года они все вместе собрались в хоровод, чтобы исполнить «Песню дружбы» Бернса, Джон поставил себе целью оказаться рядом с Кейт и взять ее за руку. Он сжал ее пальцы очень-очень крепко, так что они онемели, и не отпустил их даже после того, как песнопения закончились и круг танцующих распался. Вместо этого он потащил Кейт за собой к стеклянным дверям, делая вид, что весело флиртует, — на тот случай, если за ними кто-нибудь следит.
— Я придумал для тебя слово.
— Какое?
— Бруннера.
— Я не понимаю, — сказала Кейт, и не ясно было, что именно она не понимает. Потом она спросила: — Это животное?
— Нет.
— Овощ?
— Теплее.
— Знаешь, меня это убивает.
— Меня тоже.
Она поднесла к его лицу руки, легонько постучала по нему костяшками пальцев.
— Ты простишь меня? — спросил Джон.
— Как я могу не простить тебя? Так, эта бруннера. Это цветок?
— Да.
— Я так скучаю по тебе. Я так хочу видеть тебя. Это дикий цветок?
— И дикий, и садовый.
— Если бы мы не зашли так далеко, нам сейчас было бы проще. Зря мы все так усложнили. Надо было относиться к этому как к легкому увлечению.
— Мы же не можем выбирать: влюбляться или нет, правда?
— Не знаю. Нужно было хотя бы постараться. Это лютик?
