Лейла Мичем - Перекати-поле
Лу по-прежнему стоял со своей пилой в руках, и на лице его был написан вежливый вопрос, не скажет ли гость еще чего-нибудь. И он решил, что пора переходить к делу.
— Что ж, — произнес Трей, — вы тут здорово все обустроили, мистер Харбисон.
— Это все благодаря отцу Джону.
— Вот как?
— Без него здесь бы ничего этого не было. А мы с Бетти… без него нас бы тоже не было.
Он произнес это тихо, без намека на какую-то угрозу, но в голосе его одновременно слышалось предостережение и мольба. Только не трогай Джона, оставь его в покое… пожалуйста.
Трей все понял и, согласно кивнув, вышел из пристройки.
Когда он проходил мимо дома, с заднего крыльца спустилась Бетти Харбисон. Взгляд ее был пронизывающим и подозрительным. Должно быть, она увидела его через окно кухни, то самое окно, через которое в тот злосчастный день заметил их ее сын.
— Я буду приглядывать за вами.
«Это ненадолго, но спасибо за такое предложение», — хотел ответить он, но по ней было видно, что шутить она не намерена.
— Я думал пройтись, у вас тут так здорово, — сказал Трей. — И день такой замечательный…
«К тому же последний мой день в “Ручке сковородки”», — подумал он. И, как всегда при таких мыслях, сквозь устоявшееся уже сознание близкой смерти на поверхность вырвался леденящий ужас.
Ее лицо, на котором застыло строгое выражение, немного расслабилось.
— Что ж, все правильно. Отец Джон сказал, что вас вырвало после ленча, и я должна влить в вас чашку куриного бульона. Заходите, и я об этом позабочусь.
Бетти открыла заднюю дверь с натянутой сеткой; ее решительная поза и твердая складка губ не допускали никаких возражений.
Неохотно войдя в кухню, на территорию, где она была полновластной хозяйкой, он тут же заметил фотографию Донни в рамке рядом с вазой, в которой стояли цветы с кустов, окружавших ворота.
— Ваш живот выдержит пирог с курятиной? — спросила Бетти. — Судя по вашему виду, вам может понадобиться что-то более существенное, чем просто бульон. И еще есть желе из персиков, собранных в нашем саду.
— Ох, держите меня за руки, — сказал Трей.
Это вызвало у нее легкую улыбку.
— Вам нужно будет немного подождать, пока я соберу детей, которые едут на мессу.
— Подожду с удовольствием, — ответил Трей.
Оставшись один, он подошел к задней двери с натянутой на ней сеткой. Именно отсюда Донни выскочил к ним, как маленький боевой петушок. Он был напористым, этот юный негодник. За все эти годы Трей не забыл об этом.
Он видел, как мимо дома прошел Лу, чтобы сесть за руль старенького грузовичка, на котором они возили воспитанников Дома Харбисонов. Со стороны коридора и лестницы послышались голоса и топот детей, направляющихся к выходу. Когда Бетти вернулась в кухню, он спросил ее:
— Вы купили себе новую скалку?
Брови ее удивленно выгнулись.
— Да. Много лет назад. Как раз после того, как моя старая скалка пропала. А вам откуда об этом известно?
— Помню, моя тетя что-то говорила об этом. — Он улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. — Вы сказали про пирог, и я вдруг вспомнил.
Выбрав место спиной к фотографии, он сел и съел столько, сколько позволил его сжавшийся желудок, украдкой бросив несколько кусочков собаке, устроившейся возле его стула в выжидательной позе. В доме продолжала кипеть жизнь, и на Трея никто не обращал внимания, в то время как Бетти наблюдала со своего поста в кухне за детьми и выполняла свои обязанности после ужина. Она была в своей стихии, с материнской строгостью раздавая распоряжения, но он заметил в ее манерах и поведении влияние Джона.
— Что на это скажет отец Джон? — не раз повторяла она, когда при вытирании вымытой посуды что-то выскальзывало из рук или вдруг вспыхивала ссора по поводу того, какую программу смотреть по телевизору.
Трей сложил свою салфетку и взял тарелки, чтобы отнести их в раковину рукомойника. В этом доме было тепло и уютно. До времени его исповеди оставалось еще несколько часов, и он в ожидании этого скорее согласился бы лечь в отделение реанимации, чем снова подняться в комнату Джона.
— Пирог и желе были просто восхитительными, миссис Харбисон. Я никогда не ел ничего более вкусного. Не возражаете, если я пройдусь по дому?
— Давайте.
Сразу за кухней начинался длинный коридор, на стенах которого висели фотографии, запечатлевшие отца Джона и детей во время игр и забав, а также успехи и достижения воспитанников Дома Харбисонов. Пока он рассматривал их, рядом, вытирая руки о свой передник, остановилась Бетти.
— За все эти годы снимков было сделано немного, — пояснила она. — И вы не найдете здесь напыщенных сертификатов вроде тех дипломов, которые «Ротари клаб»[22] выдает за исключительные заслуги перед обществом, или каких-то фотографий отца Джона, позирующего со всякими крутыми шишками. Их у него за эти годы накопилось очень много, но все они хранятся на чердаке.
— В этом весь Джон, — криво усмехнувшись, сказал Трей.
Его собственный кабинет в Калифорнии, забитый до отказа всевозможными свидетельствами его успехов, представлял собой настоящее логово виртуального эго.
— Он прекрасный человек. Я не знаю, что бы наши люди делали без него. — В ее глазах вспыхнул предупреждающий огонек, более откровенный, чем у ее мужа. — Дети боготворят его, а нам с мужем он как сын. Вы же помните, что своего сына мы потеряли…
— Помню, — ответил Трей.
Взгляд ее глаз за стеклами очков стал твердым как сталь. Проклятие! Эти Харбисоны, что они себе думают? Что он приехал сюда специально, чтобы лишить отца Джона его духовного сана? Пригвожденный на месте ее взглядом, словно стилетом, Трей судорожно глотнул воздух. Господи Иисусе… Эта ужасающая своими последствиями возможность только сейчас дошла до него. В голове эхом отозвались слова Джона: «Что касается твоей части этого бремени, да. Моя остается столь же тяжелой и по-прежнему будет при мне».
Должно быть, Трей поменялся в лице. Он понял, что, наверное, его даже качнуло, потому что Бетти быстро схватила его за руку.
— Что такое? Вам опять плохо?
— Мне нужно присесть, — тихо произнес он, — вот здесь. — И показал на укромный уголок в гостиной.
— Может быть, принести вам воды?
Трей сжал руками виски.
— Нет, мне просто нужно спокойно посидеть и подумать.
Бетти оставила его на обычном жестком стуле перед холодным камином, и он слышал, как она велела своим помощникам в кухне говорить потише. Трей чувствовал себя так, будто его окатили ведром ледяной воды. Думал ли Джон о том, что после того, как его старый закадычный друг обнажит свою душу перед Харбисонами, он будет волен обнажить также и свою душу? Если у Джона уже не будет необходимости хранить молчание, прислушается ли он к своей проклятой совести, чтобы бросить все и свести счеты с Богом?
