Ларри Макмертри - Ласковые имена
Потом, однажды проснувшись, она увидела Пэтси, которая ссорилась с ее матерью. Они сражались из-за Милэни. Пэтси предложила забрать ее и воспитывать вместе со своими двумя девочками, а Аврора яростно сопротивлялась. Там был и Флэп. Эмма слышала, как он говорит:
– Но это же мои дети.
Пэтси с Авророй не обратили на него никакого внимания. Он был там лишним.
Когда Эмма смотрела на них, ее сознание совершенно прояснилось – на какое-то время.
– Прекратите, – потребовала она. Они с трудом остановились, эти две очень обозленные женщины. В смущении она улыбнулась, они не осознавали, что она улыбается им.
– Это моя кровь, – сказала Аврора. – И уж конечно они не будут воспитываться в Калифорнии.
– В вас говорит предубеждение. У меня подходящий возраст и я люблю растить детей, – сказала Пэтси.
– Это наши дети, – вмешался Флэп, но его опять проигнорировали.
Эмма поняла, о чем она забыла в своем сумеречном состоянии: о детях.
– Я хочу поговорить с Флэпом, – сказала она. – А вы пойдите погуляйте.
Когда они вышли, она посмотрела на мужа. С тех пор, как она заболела, он вновь почти стал ее другом, но все равно они не могли разговаривать.
– Послушай, – начала Эмма. – Я быстро устаю. Ответь мне только: действительно хочешь их растить?
Флэп вздохнул.
– Никогда не думал, что я из тех, кто может бросить своих детей, – ответил он.
– Мы думаем о них, – сказала Эмма. – Мы не думаем о том, какими хотели бы видеть себя. Не впадай в романтику. Я не думаю, что тебе захочется так много работать. Пэтси с мамой могут себе позволить кого-нибудь нанять в помощь, а ты – нет. Это очень существенно.
– Я не романтик.
– Хорошо, я не хочу, чтобы они жили с Дженис.
– Она не такая уж плохая, Эмма.
– Я знаю, но все же не хочу, чтобы она упражнялась в своем неврозе на моих детях.
– Я не думаю, что она за меня выйдет, – сказал Флэп.
Они смотрели друг на друга, раздумывая, что делать. Флэп осунулся, но все же сохранял свой прежний вид, сочетавший высокомерие с самоосуждением, правда, за последние шестнадцать лет высокомерие в нем сильно поубавилось. Когда-то именно этот его вид привлек ее, хотя она не могла вспомнить, глядя на него, какие слова нежности связывали их и как случилось, что они так давно их утратили. Он был задумчивый, но не очень энергичный человек, а подлинного оптимизма в нем никогда не было.
– Мне кажется, им лучше не стоит оставаться с тобой, – сказала Эмма, глядя на него, желая, чтобы ее разубедили. – Мне кажется, милый, что тебе не хватит энергии.
– Я буду очень скучать по Милэни.
– Да, конечно.
Эмма потрогала пятнышко на его пиджаке.
– Она нравилась бы мне больше, если бы держала твою одежду в чистоте. Настолько уж я буржуазна. Черт возьми, при мне ты, по крайней мере, ходил чистый.
Флэп не возражал. Он думал о своих детях, о том, какой будет его жизнь без них.
– Может быть, мы можем разрешить Пэтси их взять? А я мог бы проводить лето в Хантингтоне.
Эмма задержала на нем долгий взгляд. Это был последний раз, когда Флэп по-настоящему смотрел ей в глаза. Спустя десять лет, поднявшись с кровати одной скучной женщины в Пасадене, он вспомнил зеленые глаза своей жены, и весь день, работая в Хантингтоне, он чувствовал, что сделал что-то неверно, неверно, неверно – давным-давно.
– Нет, – возразила Эмма. – Я хочу, чтобы они остались с матерью. Вокруг нее много джентльменов, они смогут с ними справляться, а потом Пэтси предлагает помощь только по долгу. Может быть, она и хотела бы взять Милэни, но мальчики ей не нужны.
На следующий день, наедине с Эммой, Пэтси, вздохнув, согласилась.
– Я только не могу подумать, что твоя мать приберет к рукам эту малышку. – Я сама хотела бы ее воспитать.
– Я бы тебе разрешила, но Тедди не может обходиться без нее, – сказала Эмма.
Это была огромная боль, сравнимая с той, которая разрушала ее органы: мысль о Тедди. Томми боролся, он уже изготовился, набрался напряженной, полной отчаяния уверенности, это было неплохо. Он был наполовину убежден, что ненавидит свою мать, что тоже было неплохо, хотя и огорчало. Они уже давно перестали уступать друг другу, Эмма и Томми, и, может быть, то, что он так настроился против нее, было хорошо: он словно предвидел будущее.
Что касается Милэни, ее златокудрой дочери, Эмма не волновалась о ней совсем. Милэни была маленьким победителем, она везде добьется своего, как с матерью, так и одна.
Но что случится, что будет с Тедди? Кто станет любить его, как она? Ее преследовали только его глаза. Если бы она могла для кого-то жить, то жила бы для Тедди, при мысли, как Тедди воспримет ее смерть, ее наполнял страх. Он всегда был склонен принимать на себя всю вину, возможно, он будет думать, что будь он получше, его мама осталась бы жить. Она говорила об этом с Пэтси, которая не выразила несогласия.
– Да, он как ты, – сказала она. – Невинный и преследуемый чувством вины.
– Я не была невинной.
– Мне хотелось бы, чтобы ты не говорила о себе в прошедшем времени, – сказала Пэтси. – Во всяком случае, дети будут часто приезжать ко мне погостить. Она не может возражать против этого.
– Я заставлю ее согласиться, – Эмма подумала, что ее подруга чудесно выглядит, только грустная. Трудно было поверить в то, что Пэтси тоже тридцать семь.
– Что с тобой? – спросила Эмма.
Пэтси отмахнулась от вопроса. Эмма настаивала.
– Ты, наверное, не сознаешь, как ты мне нужна, – наконец ответила Пэтси. – Ты и Джо. Иногда мне кажется, что я люблю его, а не Тони. Но он не обращает на меня внимания и ужасно пьет. Не знаю, на что я гожусь.
На это было нечего ответить, и они замолчали, как это раньше часто бывало.
Потом Пэтси поехала в Кирни, чтобы привезти детей и Рози.
– Привези мне «Грозовой перевал», – попросила Эмма. – Я все время прошу, а они все забывают. И захвати книгу Денни, если ее найдешь.
* * *– Ты должна иногда разрешать ей брать детей к себе, – сказала Эмма. – Она моя ближайшая подруга и может отвезти и в Диснейленд, чтобы они были счастливы.
– Я хотела их летом отвезти в Европу, – заметила Аврора.
– В Европу вози своих кавалеров. Детям будет веселее в Калифорнии. Пошлешь их в Европу, когда они будут учиться в колледже.
Эмма подумала, как неосмотрительно люди применяют будущее время в больничных палатах. Выражения вроде «летом» выскакивают наружу; люди так убеждены, что с ними ничего не случится.
– Прости, – сказала Аврора. – Я, должно быть, худшая из обидчиц.
Оставаясь одна, Эмма мало думала. Она не любила мучиться и просила давать ей наркотики, и ей их давали. Большую часть времени она находилась в забытьи; у нее хватало сил лишь на анализы и уколы. Иногда она почти бесстрастно наблюдала за тем, что происходило вокруг. Однажды ее матери пришлось выгонять религиозную старуху-фанатичку, пытавшуюся забраться в палату, чтобы оставить ей Библию. Эмма отрешенно смотрела. Даже с ясной головой она не задумывалась. Через два месяца она обнаружила, что почти забыла обыкновенную небольничную жизнь, может быть, наркотики подействовали на ее память, она даже не помнила, чтобы особенно к ней стремилась. Иногда ей приходило в голову, что для нее уже многое кончилось: например секс, – но эта мысль не причиняла ей боли. Она больше расстраивалась, что не может отправиться за рождественскими покупками потому что любила Рождество, и иногда ей снились Санта-Клаусы на улице и в универмаге.
