Сирень (ЛП) - Рейд Б. Б.

Один пах ягодами, а другой воспламенял меня.

— Слушай внимательно, и да поможет тебе Бог, если ты заставишь меня повторяться, — предупредил он меня. — Мои чувства к тебе не имеют никакого отношения к ней. Я не буду сравнивать тебя, потому что она не сравнится. Хочешь знать, за что я люблю тебя? Отлично. Но ни на секунду не думай, что я отдал тебе свое сердце, чтобы заменить ее. Не принижай себя, когда устанавливаешь стандарты. Девушка, в которую я влюбился, должна быть умнее этого.

— Рик…

Он заставил меня замолчать, резко схватив за подбородок:

— Я ясно выразился, Брэкстон?

Мой рот наполнился вишней, в то время как моя киска пульсировала, а живот согревался и скручивался сам по себе. Да. Я поняла его. Я услышала его громко и отчетливо.

Однако, очевидно, признаться в этом самой себе было недостаточно.

Взгляд, который он бросил на меня, предупредил, что мне лучше поскорее заговорить.

— Да.

Рик долго смотрел на меня, ожидая хотя бы малейшего признака того, что я лгу. Я почти пожалела, что это не так, когда почувствовала, как у меня поджимаются пальцы на ногах при мысли о том, чтобы получить больше того, что он дал мне в Коннектикуте.

Покачав головой, он наклонился, упираясь предплечьем в стену и загоняя меня в клетку.

— Я хочу поцеловать тебя, — нежно признался он, проводя большим пальцем по моим губам.

Поцелуй меня.

— Но не буду. Мне нужно, чтобы ты думала ясной головой.

— Сильно самоуверенный?

Он так и не утратил своего серьезного выражения, когда опустил руку, которая держала мое лицо, чтобы сжать мою задницу через джинсы. В этом простом жесте было столько собственничества. Оно заставило меня задуматься о том, как далеко он ушел от барабанщика, с которым я познакомилась девять месяцев назад. Тот, кто играл на заднем плане и позволял своим друзьям командовать, потому что ему не нравилось поднимать шумиху. Моему сердцу теперь было до боли ясно, почему он предпочитал именно это.

Потому что волны, вызванные Джерико, были трагичны для души.

Они были как стофутовые цунами.

— Нет, — он отпустил меня, отступил на шаг и засунул руки в карманы джинсов, глядя на меня. — Когда я не горю желанием трахнуть тебя, все, что я могу переварить — это страх. Я ломал себе голову с того момента, как узнал, что ты знаешь об Эмили. Не думал, что ты когда-нибудь простишь меня, но потом ты простила, и это дало мне надежду. Я цеплялся за это семя до тех пор, пока не понял, что на самом деле потерял. Доверие. Ты так легко отдала его, и я не понимал до того момента, пока не начал подыскивать слова, чтобы вернуть его обратно. Если бы я знал, что потеря тебя вывернет меня наизнанку, я бы рассказал тебе об Эмили. Я бы сказал тебе об этом в тот самый момент, когда пожалел, что не тебе я отдал свою фамилию. Я еще даже не поцеловал тебя тогда. Ты знала об этом? Я хотел жениться на тебе задолго до того, как впервые поцеловал. Так сильно, что на следующий день я подал на развод.

Пока Джерико собирался с мыслями, а я прокручивала в голове все, в чем он сейчас признался, мы смотрели друг на друга, мечтая о том, что могло бы быть.

— Знаю, ты чувствуешь себя виноватой за то, что я люблю тебя, — сказал он, — но ни у кого из нас нет причин нести этот груз. Я перестал хотеть Эмили задолго до того, как мы встретились, и ей некого винить, кроме самой себя.

Его губы сжались в мрачную линию, а брови опустились, когда он вспомнил прошлое.

— Мы были женаты всего четыре месяца, прежде чем она изменила мне, а после шести, прежде чем она сбежала, потому что я сказал ей, что если ребенок не мой, то между нами все кончено. Не знаю, говорил ли за меня гнев, но знаю, что прошло больше четырех лет. Она не позволит мне найти ее, потому что больше заботится о своей власти надо мной, чем обо мне самом. Ей нравится знать, что я преследую ее, и ей все равно, причиняет ли это боль. Ей все равно, если я схожу с ума из-за моментов, которые, возможно, пропускаю со своим ребенком. Мое сердце продолжало биться, когда она вышла за дверь, и теперь я знаю причину. Это потому, что оно никогда ей не принадлежало. Оно всегда было предназначено для тебя.

Версаль с таким же успехом мог быть ягодным полем, а не дворцом семнадцатого века.

— Если она действительно такая ужасная, ребенок или нет, как ты мог решить остаться с ней? — я спросила его.

— Потому что я был сиротой.

Мне стало больно за него, потому что в его голосе звучало столько стыда. Это была не его вина. Разве он этого не знал?

— У меня никогда не было семьи, — продолжил он. — Я никогда не знал, каково это — установить связь, которую нельзя разорвать одним росчерком пера. Хьюстон и Лорен помогли заполнить пробелы, но этого никогда не было достаточно. Всегда чего-то не хватало. Всегда была потребность в большем. Я встретил Эмили, и меня потянуло к ней, потому что она была такой же ущербной, как и я, — колеблясь, взгляд его глаз умолял меня понять, — и такой же, как ты.

Я втянула в себя воздух. Была ли я просто еще одной Эмили?

— Единственное, что она когда-либо дарила миру, были оба ее средних пальца, и я хотел быть прямо там, рядом с ней. Я не был… — он сглотнул. — Я уже не был прежним после того, как встретил ее. Я был безрассуден и двигался по спирали слишком быстро, чтобы остановиться самостоятельно. У меня есть воспоминания, которые иногда не дают мне уснуть из-за того, что она смогла убедить меня сделать. Хьюстон и Лорен видели, что происходит, и попытались предупредить меня, но я не стал их слушать. Я им не доверял. Они этого не знают, но Эмили заставила меня возненавидеть моих лучших друзей задолго до Кэлвина, а я был слишком слеп, чтобы это увидеть. Она плакала и убеждала меня, что они не хотели видеть меня счастливым, а я… — он опустил голову. — Я, блядь, поверил ей.

На последнем слове его голос сорвался, и внезапно я перенеслась обратно на шоу в Аризоне после того, как меня выгнали из их автобуса, и слова песни, которые я по глупости приняла за слова Лорена.

Я услышала, как Рик шмыгнул носом, а потом продолжил говорить:

— К тому времени, когда я понял, что ошибочно принял беззаботный дух за кого-то, кому просто насрать на всех, включая саму себя, было слишком поздно, — он поднял голову и посмотрел на меня. — Я женился на ней. Я думал, что люблю ее, но знал, что она не любит меня, и мне было все равно. Она была той, кто хотел притворяться.

— Рик, — ничего не смогла с собой поделать. Подошла к нему. Он не спешил обнять меня, но когда это сделал, я молча пожелала, чтобы он никогда меня не отпускал.

— Прости, что я солгал тебе, — прошептал он.

Я заставила себя отстраниться, но только настолько, чтобы увидеть его лицо:

— Почему ты это сделал?

Я настолько потерялась в эмоциях, плавающих в его серебристых глазах, что забыла, что задала вопрос, пока он не ответил:

— Я знал, что ты откажешься от меня.

— Если бы ты был честен…

Он покачал головой прежде, чем я успела закончить:

— Я не это имел в виду. Если бы я рассказал тебе о своем прошлом, я знал, что ты пожертвовала бы своим сердцем, чтобы позволить мне делать то, что я считал правильным. Ты позволила бы мне уйти, а я не смог бы с этим справиться. Годы надежд на семью, и я вдруг начал молиться, чтобы ее ребенок не был моим. Я молился, чтобы мне не пришлось отказываться от тебя. Я жил в облаке стыда и замешательства, и не знал, какой путь был правильным, а уж тем более справедливым, — я почувствовала, как его рука обхватила мой затылок, а другая скользнула по волосам. Он никогда не обнимал меня так нежно. — Но у меня никогда не было намерения обманывать тебя, Брэкстон. Причинить тебе боль было последним, что я хотел.

— Но ты это сделал, — сказала я ему, и по моему лицу скатилась слеза. Как я могла заставить его увидеть это? Моя душа тянулась к нему, но мое сердце — совсем другое дело. Оно боялось снова разбиться. — После Эмили ты должен понимать, насколько сильно. Доверие хрупкое, Джерико. Оно часто дребезжит и легко ломается. Ты разбил мое. Ты можешь снова собрать его воедино, но оно никогда не станет таким прочным. Я никогда не перестану видеть трещины.