Джоан Коллинз - Любовь, страсть, ненависть
Он быстро возвратился в каюту, где его гример деловито точил карандаш для бровей.
– Старина, у тебя случайно нет вчерашнего номера лос-анджелесской газеты? – мимоходом спросил он Тима.
– Не-а, шеф, ты же знаешь, я читаю только комиксы, – бодро ответил Тим, вытирая салфеткой вспотевшее лицо Джулиана. – Но у кого-нибудь она наверняка есть. Я постараюсь достать.
– Спасибо, Тим, я ценю твое внимание, – выдохнул Джулиан, мечтая, чтобы ночь поскорее закончилась. Раз говоры с Крофтом всегда оставляли у него во рту кислый осадок.
Тим пошел искать газету, а в это время Киттенз, кипя от негодования, рассказывала костюмершам о том, что она видела Крофта, подглядывавшего за обнаженной Доминик и мастурбировавшего. Через час все уже знали о том, что делал их продюсер, и общая неприязнь к нему еще увеличилась.
Следующей ночью вся сцена была снята еще раз, но теперь Доминик была закутана в несколько прозрачных накидок. Это хорошо сработало в воде, но, как только она вылезла на палубу, прозрачный шифон прилип к телу. Это было столь откровенно сексуально, что уже после первого дубля Хьюберт вновь загнал Ника в угол в его каюте. Киношники стали свидетелями бурного спора между двумя мужчинами, они так орали, что их было слышно на самой высокой башне виллы Рамоны. В конце концов, они оба, с мрачными лицами, появились на палубе, чтобы проконсультироваться с Агатой, Киттенз и костюмершей.
Оказывается, Хьюберт считал, что соски Доминик слишком заметны сквозь намокший тонкий материал, и поэтому цензор наверняка пустит в ход ножницы и вырежет эту сцену.
Доминик вызвали из каюты Джулиана, где они как раз собирались заняться любовью. Все суетились вокруг нее, а она, надув губы, угрюмо стояла в своей каюте, в ярости от того, что ей пришлось покинуть любовника. Ник был взбешен, но вынужден был согласиться, что опасения Умберто небезосновательны. Во время танца влажная ткань терлась о грудь Доминик и так сильно возбуждала соски, что их было хорошо видно с нескольких метров. Необходимо было что-то придумать, чтобы они не попадали в камеру.
– Я не пойму, к чему вся эта суета, – сердилась Доминик, которой больше всего хотелось вернуться к Джулиану. – У всех женщин есть грудь. Почему американцы так боятся показывать ее?
Но Киттенз и костюмерша совещались тихими голосами, и никто не обратил на нее внимания. Наконец мужчин выгнали из комнаты, и женщины попытались хоть как-то скрыть дерзкие соски Доминик. Но чем плотнее они прижимали к телу накладки телесного цвети, тем больше набухали соски, выпирая через ткань, как два желудя.
Доминик чувствовала нетерпение и проклинали эти условности, приводившие ее в ярость. Она успела возбудиться в каюте Джулиана. Прикосновения к груди только усиливали это состояние. Она страстно хотела вернуться, прижаться к Джулиану и почувствовать его внутри себя.
Наконец они остались довольны своей работой и отпустили Доминик. Она рванулась в каюту Джулиана, где ее ждал совершенно остывший любовник. Когда он увидел груди Доминик, покрытые странной смесью маскирую щей пленки и кусочков шелка телесного цвета и как будто нарисованные художником-кубистом, он откинул голову и захохотал.
– Над чем ты смеешься?
– Дорогая, они выглядят так странно, как два маленьких забинтованных персика!
– Не таких уж и маленьких. Большое спасибо. Ты просто невежа, – сказала Доминик, улыбаясь одной из самых соблазнительных улыбок. – А сейчас, раз их нельзя трогать, – она резво прыгнула на его кушетку, – я поиграю с этой нежной штучкой. – С этими словами она взяла увлажняющую жидкость и стала втирать ее в дремлющий член. Через мгновение он возбудился. Джулиан в экстазе застонал, и она медленно опустила на него свое тело.
Чувственный танец Доминик до такой степени возбудил всех мужчин в съемочной группе, что несколько следующих ночей в публичных домах Акапулько кипела неутомимая работа.
Хьюберт Крофт был чрезвычайно взволнован чувственным танцем девушки. Хотя ему было наплевать на Джулиана Брукса, он считал его тщеславным актером, которому просто повезло, но все же чувствовал злобу и ревность, потому что Доминик сходила с ума по этому человеку. Его единственным утешением было то, что эта шлюха Инес получила по заслугам. Он понимал, что ее планы, скорее всего, сорвутся, и ему доставляло огромное удовольствие видеть, как жених этой суки изменяет ей с девушкой, которая годится ему в дочери.
На следующую ночь после этих съемок компания Рамоны ужинала, как обычно, на освещенной свечами террасе ее дома. Доминик очень устала. Впрочем, так и должно было быть, подумал Скрофо. Вскоре после ужина она извинилась и ушла в свою комнату.
Через полчаса Хьюберт постучался к ней в дверь.
– Пожалуйста, оставьте меня, – сонным голосом ответила девушка. – Я сплю.
– Я должен поговорить с тобой, Доминик, – сказал продюсер. – Это очень важно.
– Черт его принес, – услышал он ее бормотание, когда она открывала раздвижные двери в свою спальню. – Что вам надо? – сердито спросила она, быстро возвращаясь в комнату и сонно усаживаясь на краю кровати. Она даже не позаботилась накинуть халат, и была в маленькой детской ночной сорочке из прозрачного белого хлопка с вышивкой и голубыми ленточками. Взглянув на угрюмо смотревшую на него Доминик, Умберто заметил, что на ней крошечные трусики под рубашкой.
В ее присутствии он всегда чувствовал себя неуверенно. Казалось, она обладает твердостью взрослого человека и, в отличие от многих других актеров, совершенно его не боится.
– Я считаю, что твоя связь с Джулианом Бруксом должна прекратиться, – холодно сказал Хьюберт, чувствуя, что возбуждается.
Она презрительно рассмеялась.
– Это не ваше дело, мистер Крофт. Вас не должно касаться, чем мы с Джулианом занимаемся вне съемочной площадки.
– Наоборот, моя дорогая, должно, – холодно ответил он. – Пожалуйста, не забывай, что ты еще несовершеннолетняя, и, как продюсер этого фильма, я отвечаю за твою безопасность.
– За все это отвечает Агата, – зевнула Доминик, положив скрещенные ноги на полосатую спинку кровати и с вызовом глядя на Крофта.
– И она ничего не знает о твоих отвратительных делишках? Ты была очень умна, Доминик, очень умна. Но, если бы Агата была на корабле прошлой ночью, она обязательно узнала бы обо всем. Все остальные уже знают.
– Ну и что? – сказала Доминик. – Я не делаю ничего плохого.
Дыхание Умберто стало учащаться, Доминик опустила глаза и, к своему ужасу, увидела вздыбившуюся ткань его брюк. Она быстро подняла глаза: черт, эта свинья начала возбуждаться! Какой ужас! Она убрала ноги и попыталась стянуть пониже сорочку.
