Людмила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
Больше всего увлекало Динстлера то, что даже в самых безнадежных случаях, сочетая приемы лицевой хирургии с элементами своего метода, осуществляемые крайне осторожно и негласно, ему удавалось вернуть изуродованным людям человеческий облик, а иногда и вовсе — дать вместо ужасающей маски вполне приличную внешность. Рекламы он избегал, да и контингент больных, попадающих сюда, явно не претендовал попасть на страницы газет. Легкая шумиха научного толка устраивалась лишь тогда, когда больной был преображен традиционным методом — а здесь, как утверждали коллеги, у Динстлера не было равных. Его имя получило широкую известность в научных кругах, благодаря описанию некоторых новых подходов в использовании натуральных и искусственных материалов для лицевой пластики. В «Пигмалион» приезжали на стажировку специалисты со всего мира, очереди к Динстлеру ждали весьма влиятельные пациенты.
В общем-то, Готтлиб Динстлер был вполне благополучен и достаточно утомлен, чтобы предаваться сомнениям, изводить себя мечтами или воспоминаниями.
15
В мае, вскоре после того, как семейство вернулось домой из гавайского рая, позвонил Остин. Последние годы они с Динстлером виделись редко, встречаясь на каких-то деловых посиделках. Браун сообщил, что недавно вернулся на остров из дальнего путешествия, в котором пробыл около года и настоятельно просит чету Динстлеров вместе с сыном навестить его 16 июня в связи с неким юбилеем. Как не напрягался Готтлиб, высчитывая дату рождения Брауна — ничего не получалось — «юбилей» не подо что не подстраивалсял. И только, перебравшись с причала на борт поджидавшей их яхты и оглядевшись вокруг, он ударил себя по лбу:
— Ну, конечно же! Ванда, сегодня ровно десять лет с тех пор, как я познакомился с Брауном!
Яхта «Victoria», правда, как-то увеличилась в размерах и вроде помолодела, но в остальном все было точно так же: море, чайки и островок, плывущий навстречу подобно торту, разукрашенному взбитыми сливками цветущих деревьев, и даже мулат, встречающий на причале гостей.
Малло вовсе не изменился, даже наметанный глаз Динстлера не мог отыскать следов времени на его смуглом, словно высеченном из камня лице. «Или это вовсе не Малло?» — засомневался Готтлиб, уже слегка «сдвдинутый» на подменах.
— Остин прибудет через час — у него, как всегда, каждая минута расписана. А пока располагайтесь, здесь все уже приготовлено для вас, мулат радушно распахнул двери.
Ванда была в восторге от их комнат, выходящих на южную сторону. Как ни преображала она свой дом в горах, привкус клиники, медицинского учреждения присутствовал во всем: в специфическом запахе, не перебиваемом никакими ароматизаторами, в белых халатах, всегда попадающихся на глаза, в тщательно охраняемой тишине и неукоснительности строгого режима. А здесь? Что же мерещилось здесь, за комфортабельным великолепием этих комнат, убранных свежими цветами и вазами с аппетитными, будто муляжными фруктами, в буйном цветении клумб и лужаек, тюльпановых полей и зарослях роз, спускающихся к синей воде?
«А этот Остин, не такой уж аскет, каким хочет казаться. Или здесь, в своем замке этот загадочно-непроницаемый, холодный деляга-рационалист изображает из себя сказочного принца?» — размышляла Ванда, распаковывая чемоданы. Готтлиб и Крис спустились осматривать дом и, видимо, были сейчас в холле, потому что именно оттуда раздались громкие голоса и детский визг. Спустившись вниз, Ванда застала умилительную сцену прибытия семейства Дювалей, попавших прямо в объятия Динстлера.
Сильвия превратилась в утонченную молодую даму, предпочитающую спортивно-деловой стиль и простую прическу. Блестящие каштановые пряди свободно падали на плечи, а брючный костюм цвета вылинявшего хаки, был куплен, несомненно, в дорогом магазине. Но откуда эта барственная вальяжность, этот небрежный шарм в чуть поплотневшем Дани?! Аккуратная стрижка и неброский шик дорожной экипировки хозяина процветающей фирмы «Дюваль и К», не могли обмануть друга: Дани смеялся и в его мальчишеском заразительном смехе звенела неподдельная радость молодости, легкокрылое удивление гимназиста только-только ступившего в жизнь.
На плече Дюваля сидел Крис, примеряя подаренную ему ковбойскую шляпу. К широкому поясу малыша был прилажен массивный игрушечный пистолет. А чуть поодаль, наблюдая за боевым знакомством мужчин, стоял Готтлиб и высокий мальчик в круглых очках и с сачком у плеча. Тонкое лицо с крошечными черными родинками на белой, прозрачной коже выглядело умилительно сосредоточенным, огромные темные глаза в опушении длинных ресниц, смотрели сквозь стекла снисходительно-внимательно.
— На кого же он все-таки похож? — кинулась Ванда к Жан-Пьеру, и присев на корточки, развернула стушевавшегося паренька к себе лицом.
— Здесь и папа и мама. — Готтлиб смутился не меньше, потому что увидел в лице Жан-Пьера, в его ладной, вытянувшейся фигурке своего друга, не только своего друга, того самого гимназиста Дани, но и самого себя, каким он мечтал быть в те далекие годы.
— Жан-Пьер у нас уже опытный натуралист — переловил всех бабочек на Ривьере. У него большая коллекция с полным описанием видов. В гимназии он возглавляет кружок старшеклассников, хотя сам еще только перешел во второй класс, — представил сына Дани.
— И к тому же — пишет стихи, — заговорщически добавила Сильвия.
— А нашего Криса знакомить не надо, через пять минут вы это поймете сами. Да где же он? — хватилась Ванда, поймав сына уже на балконе при попытке перебраться через витой чугунный парапет.
— Вижу, мои гости в сборе! — раздался голос незаметно появившегося Брауна. — Если бы вы знали, как замечательно выглядите со стороны! Не хватает только звукового оформления. Ну, хотя бы этого… — Остин нажал кнопку магнитофона. — Специально подготовил к нашей встрече. Помните?
В полумраке просторного холла закружил, словно ища выход, старый венский вальс. Волна упруго-танцующих звуков, прокатив среди колонн, выплеснулась в распахнутые двери балкона, заливая вечерний сад. И вслед за ней к простору и синеве вышли люди.
От дома к затихшему внизу морю уступами спускался сказочный мир. Его щедрое цветение, не знающее ни бурь, ни серости дождевых облаков, благоухало, жужжало пчелиное суетой и нежилось под лазурными, без единого облачка, небосклоном. Воздух был плотным от ароматов, вселяющих уверенность в бескрылый полет. Казалось, стоит только распластаться на упругой воздушной струе — и плавно заскользишь, касаясь животом тюльпанного ковра, прямо в прохладную прозрачную воду…
