Джин Реник - Верь мне!
Они уехали вместе.
До отлета самолета оставались считанные минуты, а она не могла сбросить с себя оцепенение. Зекери и Ив. Ив? Но почему! Это же так бессмысленно!
28
Самолет мягко коснулся земли. Пассажиры рейса 227 благополучно приземлились на комфортабельном аэродроме в О'Хара. Элисон подхватила свой рюкзак и взяла корзину. Подойдя к выходу из самолета, она почувствовала поток холодного воздуха и укрыла малыша шалью. Зекери и Ив. Эта мысль преследовала ее в течение всего часового полета, от нее невозможно было отделаться. Адам спал, уютно развалившись в своей импровизированной кроватке.
Сегодняшний сумасшедший день давал о себе знать, Элисон страстно хотела отдохнуть и ждала, когда же кончится это выматывающее силы — напряжение. Ей было трудно сосредоточиться. Джейк, должно быть, где-то здесь. Ей необходимо собраться в последний раз, пока он не встретит ее, и тогда уже она сможет отключиться и полностью положиться на Джейка.
Она перевела часы на местное время: пять двадцать. Покачивая корзину с Адамом, Элисон ждала своей очереди для прохождения таможенного и иммиграционного контроля теперь уже в своей собственной стране, стоя в длинном проходе с кожаными поручнями по обеим сторонам. Все пассажиры вокруг нее были нагружены плетеными циновками, сомбреро, огромными бумажными цветами, индейскими масками из папье-маше, — словом, дешевыми мексиканскими сувенирами.
Она устала от всего этого и ждала, когда все кончится. Если они спросят о гражданстве ребенка, то, по крайней мере, она — дома, в США, и если они захотят забрать у нее Адама, пусть, черт возьми, забирают и ее.
А если они заинтересуются ее правами на ребенка, они, без сомнения, обыщут также и рюкзак и, наконец, найдут окарину, а потом и тайник с деньгами Луизиты. Но Джейк где-то рядом. Он сможет помочь ей в случае, если петля начнет затягиваться. Она продвинулась вперед, когда женщине с двумя подростками разрешено было покинуть место досмотра.
Элисон стояла теперь десятой в очереди. Адам начал ворочаться в корзине, проснувшись слишком рано. Он, наверное, проголодался. Не сейчас, умоляла она. Пожалуйста, не сейчас. Она засунула руку в корзину и погладила его по щеке, и его маленькие губки начали делать сосательные движения. Он, казалось, притих, полуприкрыв глазки. У нее не было бутылочки наготове, потому что по ее расчетам ребенок должен был проспать еще, по крайней мере, час, как это случалось прежде. Она оглянулась. Если она покинет сейчас очередь, то окажется в самом хвосте — а это не менее ста человек!
Очередь продвигалась вперед черепашьим шагом. Элисон дошла уже до длинного стола, где производился досмотр, и с облегчением взгромоздила на него корзину с Адамом. Ее нога от долгого стояния ныла, кожа вокруг пореза горела, а спину свело судорогой от напряжения.
Молодой, исполненный усердия таможенник обыскивал и просматривал все вещи, задавал каждому массу вопросов, а ребенок тем временем опять забеспокоился и захныкал. Две женщины в очереди обернулись, окинув Элисон неприязненным взглядом. Адам, не желая ничего понимать, начал громко плакать. Еще одна пара была пропущена таможенником сквозь вожделенные ворота.
Придя в отчаянье, Элисон взяла ребенка на руки, пытаясь успокоить его и сознавая, какой яркий контраст представляет его нежно-кофейная кожа и характерные индейские черты лица с ее собственной белой кожей и светлыми волосами.
Ей удалось успокоить Адама, и она скрестила два пальца — на счастье, загадав, что он пролежит тихо хотя бы еще пять минут.
Стоя уже Шестой в очереди, она пододвинула корзину с ребенком к таможенному офицеру. Тот в это время разбирался с двумя парнями, которым судя по виду едва ли исполнилось по двадцать лет. Разъяренные и раздосадованные парни осыпали таможенника угрозами и проклятиями, размахивали кулаками у его лица. Дежурные агенты службы безопасности, подоспев на помощь, скрутили им руки и отвели парней под конвоем в соответствующее помещение здания аэропорта.
Таможенный офицер вздрогнул, когда Адам вдруг оглушительно заорал, переходя на пронзительный визг.
Элисон чувствовала, как ее бьет мелкая дрожь; от огорчения при виде только что разыгравшейся жестокой сцены и усталости из ее глаз неудержимо полились слезы. Нервы ее сдали, она ничего не могла поделать с голодным ребенком, Адам заливался безутешным плачем.
Обе женщины впереди нее сменили свою неприязнь на озабоченное кудахтанье и выражение ей сочувствия, но тут таможенник, чье усердие от произошедшего неприятного инцидента только удвоилось, перерыл все вещи двух дам и потребовал чеки на их покупки. Негодующие женщины подчинились его приказу.
Не имея никакого понятия, как ей справиться с заливающимся пронзительным плачем ребенком, Элисон уложила его снова в корзину, поставила рядом с ней на стол свой рюкзак и приготовилась уже покормить ребенка. Пусть это даже будет стоить ей места в очереди. Таможенник, осмотрев еще раз покупки обеих дам, пропустил их, наконец, к выходу.
Внезапно в голову Элисон пришла сумасшедшая идея. Спокойно распахнув свою блузку, и расстегнув лифчик таким привычным жестом, как будто она делала это каждый день, Элисон взяла зашедшегося в крике ребенка и сунула его голову за пазуху своей блузки поближе к груди. Адам моментально нашел ее сосок и начал жадно работать ротиком, находя в этом хоть какое-то утешение.
У мужчины, за которым стояла Элисон, не было никаких проблем с декларацией и его быстро пропустили к стеклянным дверям выхода из помещения. Настала ее очередь предстать перед мрачным таможенником.
— Ваше гражданство? — спросил он резко.
Элисон пыталась одной рукой вынуть паспорт из своего портмоне. Стараясь добыть несуществующее молоко, Адам свирепо тянул и кусал ее грудь, мешая ей сосредоточиться на разговоре с офицером.
— Ваше гражданство? — повторил таможенник свой вопрос.
— У меня американское гражданство, — ответила она и протянула ему, наконец, свой паспорт, незаметно вздрагивая от боли, когда Адам особенно сильно сжимал своим ротиком ее сосок. Офицер раскрыл паспорт и сверил ее фотографию.
— Что вы заявляете в декларации? — он отложил паспорт и потянулся за рюкзаком.
Ребенка, хотела сказать Элисон. Она как будто обезумела. Я заявляю в декларации ребенка, рвался истерический крик из ее груди. Она заморгала, губы ее разжались…
— Сувениры… корзина, шаль, м-м…
О Господи! Говорить или нет? Он ведь все равно найдет…
— Глиняная фигурка…
Ну вот, признание сделано. Она оцепенела и перестала чувствовать боль, причиняемую настойчиво работающим ротиком младенца.
