Барбара Делински - Если сердце верит
Лили так и считала. Ее охватили облегчение, торжество, удовлетворение, любовь.
Лили посмотрела туда, где сидела Майда, но тут мать заслонили техники, снимавшие микрофоны, фотографы, делающие последние кадры, репортеры, задающие последние вопросы. Другие репортеры тем временем стояли лицом к своим камерам и заканчивали прямые репортажи.
— Вы возвращаетесь в Бостон?
— Вы попытаетесь вернуться в Эссекский клуб?
— Кардинал звонил вам?
И так уже выложив о себе столько, что на всю жизнь хватит впечатлений, Лили молча подняла руку и отвернулась.
— Это все, господа, — обратилась к журналистам Кэсси и, обняв Лили за плечи, увлекла ее за собой. Толпа тут же окружила Джона.
Как только они отошли, Лили спросила:
— Ну, что ты об этом думаешь?
— Джон отлично справился. Они напишут о том, что он сказал. Если и не на первых полосах, то где-нибудь неподалеку.
— Это повлияет на судьбу нашего иска?
Кэсси улыбнулась:
— Это повышает наши шансы. Когда генеральный прокурор прочитает об этой пленке, он непременно заинтересуется Терри, и, полагаю, адвокаты «Пост», рассмотрев ситуацию с нужной точки зрения, сами пожелают поскорее уладить дело. — Она усмехнулась. — Макс Фандер будет кусать себе локти.
— Но ведь мы боремся не ради денег? — Лили не хотела, чтобы в этом были замешаны деньги.
— Уж если на то пошло, ты сможешь пожертвовать их на что-нибудь. Но если за клевету газете или Терри не придется расплачиваться, то почему бы и другим не повторить такое?
Последних слов Лили почти не слышала. Толпа понемногу рассосалась, и теперь Лили увидела Поппи, с гордостью взиравшую на нее.
А вслед за тем она заметила Майду. Мать направлялась к первым рядам, но остановилась, поймав взгляд дочери.
Лили уверенно и свободно прошла сквозь толпу репортеров, осаждавших Джона, и направилась к матери.
Лили боялась быть отвергнутой, но необходимость сделать этот шаг превозмогла страх.
Что сказать? О чем спросить ее?
Майда прерывисто вздохнула и робко подняла руку к щеке Лили. Словно смутившись, она положила ладонь ей на плечо.
— Простишь меня? — прошептала Майда.
Лили не знала, за что именно мать просит прощения, но ни мгновения не колебалась. Там, где речь шла о Салливанах, Риццо и Баррах, она жаждала правосудия. Но там, где дело касалось ее родной матери, она хотела… она хотела…
И Лили шагнула к Майде с чувством такого облегчения, что неожиданно всхлипнула. Она хотела бы задержать это мгновение на всю оставшуюся жизнь. Лили ощутила поддержку, о которой мечтала в Бостоне.
Теперь она не одинока. Теперь у нее есть друзья. И даже любимый человек. Но Майда ее мать, и то, что исходило от нее, было ни с чем не сравнимо.
Поппи, не склонная к слезам, глядя на Лили и Майду, чуть не расплакалась. Она слишком хорошо знала, что не все в жизни можно изменить к лучшему. Не все, но кое-что можно. Она покатила свое кресло к выходу, думая о том, как изменится теперь жизнь Майды, насколько лучше будет себя чувствовать Лили и насколько веселее станут праздники в их семье. Она считала, что Лили теперь неплохо бы остаться в Лейк-Генри и выйти за Джона. Ей очень хотелось, чтобы сестра никуда не уезжала. Совсем забыв о том, куда направляется, Поппи вдруг обнаружила, что прямо перед ней стоит совершенно незнакомый мужчина.
Но она уже догадалась, кто это. Он был в джинсах, свитере и шерстяной куртке глубокого синего цвета, в тон его голубым глазам. Одежда отлично оттеняла его волосы — густые, красиво подстриженные и солнечно-рыжие.
Куда бежать? Вернуться назад! Куда спрятаться?
Но было слишком поздно. Он уже узнал ее. Поппи поняла это по его глазам.
Смутившись оттого, что ничего ему не сказала, Поппи ощутила глубокое разочарование: ведь ее ярким фантазиям теперь пришел конец. Как печально, что она такая!
Он склонился к ней.
— Неужели вы думали, что это остановит меня? — спросил он так ласково, что Поппи уже во второй раз за несколько последних минут чуть не расплакалась.
Но Поппи Блейк не была плаксой. Еще двенадцать лет назад она поняла, что слезы ничего не решают.
— Я не могу ни бегать, ни кататься на лыжах, ни даже ходить. Я не могу работать по специальности, потому что мое кресло нельзя развернуть на лесном бездорожье. Я не могу танцевать. Не могу водить машину, если она специально не приспособлена. Я не могу собирать яблоки и работать на прессе для отжима яблок. Я даже в душе не могу стоять.
— А есть вы можете?
— Конечно, могу.
— Позвольте угостить вас обедом?
— Да, но если вы надеетесь услышать от меня что-нибудь о сестре, то глубоко заблуждаетесь.
— Мне ничего не нужно знать о вашей сестре. Я хочу все узнать о вас. — Он выпрямился, быстро осмотрел ручки кресла, потом взглянул на Поппи с поразившим ее выражением беспомощности. — Я способный ученик, — сказал он, — просто объясните, что нужно делать.
Поппи сама умела маневрировать на своем кресле практически в любом месте, а в этом зале был довольно приличный уклон.
Она вообще гордилась своей независимостью, но когда была вместе с друзьями, те обычно толкали ее кресло. Говорили, что так им кажется, будто они идут с ней в ногу.
Желая идти в ногу с Гриффином Хьюсом, Поппи ответила:
— Я буду показывать дорогу, а вы толкайте.
И она стала показывать, а он — толкать кресло, и они отправились вперед.
Успех отмечали экспромтом. Собрались близкие друзья. Потом еще и еще — и все набились в кафе у Чарли. Когда же репортеры попытались проникнуть в зал, Чарли отказал им.
— Простите. Частная вечеринка, — сказал он, вместе со своими сыновьями пронося мимо них подносы с самой лучшей снедью, какую когда-либо готовили на здешней кухне.
Лили ничего не пела. В тот вечер ей представилось гораздо большее удовольствие — она говорила и смеялась, чувствуя себя частью того, чем раньше нисколько не дорожила, но чего теперь не отдала бы ни за какие блага мира. Ей казалось, что сегодня она выиграла в лотерею. Правда, к радости победы примешивался страх. Лили опасалась, что реальность не может быть такой прекрасной.
Но так и было. Джон почти не отходил от нее. Майда улыбалась всякий раз, встречаясь взглядом с дочерью. Лейк-Генри пришел ей на выручку в самый трудный момент. Лили не помнила, чтобы прежде чувствовала себя такой же сильной и все стороны ее жизни так прочно и ладно сочетались одна с другой.
А потом ей позвонил кардинал. Едва она вошла в дом, как раздался звонок. Лили решила, что это Поппи.
— Ну что, — спросила она, слегка запыхавшись, — весело было, правда?
