Лаура Санди - Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше
– Ну и что? – продолжала Ноэми. – Скажи, хочешь быть моей сердечной подругой?
Мне ужасно хотелось ответить ей, что я тоже ни в ком не нуждаюсь, но я всё-таки догадывалась, что иметь подругу стоит. Рано или поздно найду для неё другой достойный ответ.
– Да.
Ноэми подняла на меня глаза, глядя совсем как Ватт, когда держишь над его носом гренку с гусиным паштетом.
– Тогда ты должна сказать мне об этом сейчас.
Я перестала понимать её. Ведь я только что согласилась.
– А что ещё я должна сказать тебе?
– Ты подумала?
– О чём?
– О Боге. Веришь в него или нет?
Задавая этот последний вопрос, Ноэми с ехидством сощурилась.
Я облегчённо вздохнула:
– Да.
Ноэми широко открыла глаза и опять обняла меня:
– Тогда всё в порядке. Мы с тобой сердечные подруги.
– Да.
– Я так боялась.
– Чего?
– Что не веришь…
– В таком случае, когда перестану верить, скажу, что верю.
Ноэми отпрянула и с ужасом посмотрела на меня:
– Так не пойдёт.
– Почему?
– Потому что нет.
– Но так не говорят – «потому что нет».
– А кто тебе это сказал?
– Мария.
– А кто такая Мария?
– Мария – это Мария.
– Как… Бог?
– Как Бог.
Прозвенел звонок, и мы парами пошли по лестнице. Ноэми держала меня за руку, раскачивая её взад и вперёд и улыбаясь. Я была её трофеем. Для начала не так уж и плохо.
Сестра Бенедетта поздравила меня с возвращением и всем остальным девочкам велела сделать то же, хотя они и не очень были уверены, что это необходимо.
Потом она объяснила мне и всему классу, почему я не ходила в школу в эти дни. Я болела гриппом, а сознание потеряла от слабости.
Я всё время кивала головой. Такое объяснение безусловно изображало меня в более красивом свете. Грипп и слабость намного лучше страха и трусости.
Я представила, как Мария говорила по телефону. Она единственная в нашем доме, кто умел лгать. Но, очевидно, сёстры тоже не промах.
– А теперь, девочки, прежде чем начать урок, поблагодарим все вместе…
Все поднялись из-за парт.
Как все вместе? Разве не я одна должна читать молитву? Она же сама мне сказала это. Забыла?
– Матушка… – прервала я её, обратившись к ней так, как научила бабушка.
– Да, Леда?
– Теперь моя очередь.
– Твоя очередь… что делать?
– Поблагодарить Царя Небесного.
– Царя Небесного?
– На небесех, матушка, – чудом спаслась я.
Сестра Бенедетта растерялась, и тут поднялась Людовика:
– Да, матушка, в прошлый понедельник вы сказали ей, что она должна одна прочитать молитву. В наказание…
Она преувеличила… В наказание! Ладно, пусть даже в наказание. Какая разница. Сейчас моё время.
– Ты права, Людовика, молодец, у тебя хорошая память. Тогда давай, Леда. Начинай.
Не подозревая ещё, какое безумство собираюсь совершить, превращаясь в самоубийцу, камикадзе, я ловко и быстро, как белка, в один миг забралась на парту и раскинула руки, подобно распятию над головой сестры Бенедетты.
– Отче наш… – громко воззвала я, обратив взор вверх, к небу. – Иже еси на небесех…
И хотя я никого не удостоила даже взглядом, сосредоточившись на своей молитве Царю Небесному, всё же ощутила вокруг какую-то робкую, напряжённую тишину и полнейшее подчинение.
– Да приидет царствие твоё…
Я продолжала излагать свои просьбы. И уже собралась со всем пылом попросить Господа отпустить мне грехи. Вот тут-то, не сомневалась я, по крайней мере половина моих одноклассниц прослезится. Но, к сожалению, в классе неожиданно поднялся какой-то сильный шум, очень мало похожий на аплодисменты.
– …Яко на небеси… – пара крепких рук подхватила меня под мышки, и в одну секунду я оказалась в партере, – и на земли!
Сестра Бенедетта тенью накрыла меня. Против солнца её лицо выглядело тёмным и злым. Распятие, свисавшее с шеи, раскачивалось от резкого движения. Я выпрямилась, наверное, она сильно придавила меня, опуская на пол.
Сердце моё колотилось в висках, как той ночью, когда температура поднялась до сорока, и я бредила. Я ровным счётом ничего не слышала из того, что происходило вокруг меня, как в немом фильме.
Девочки, открыв рты, дрожали. Людовика рядом с сестрой Бенедеттой отрицательно мотала головой. Сестра Бенедетта что-то говорила и говорила, и говорила, и говорила. Что же касается меня, то я оглохла.
Очень возможно, что сестра Бенедетта что-то спрашивала у меня, а я не отвечала, хотя она повторяла свой вопрос уже в четвёртый и в пятый раз. Если бы она не взяла меня за плечи и не встряхнула, я, наверное, так никогда и не услышала бы её.
– Можно узнать, что ты хотела сделать, Леда Ротко?
Я не ответила ей в шестой раз.
– Ты ответишь мне или нет?
Нет никого страшнее рассерженной монахини. А сестра Бенедетта исходила яростью.
– Да.
– Что да?
– Да, хочу ответить.
– Так отвечай!
– Я не поняла вопроса.
Сестра Бенедетта дышала, как мехи, свисавшее с шеи распятие по-прежнему раскачивалось.
– Садись на место, Леда Ротко! И вы тоже, девочки, садитесь на свои места.
Тут началось общее движение.
Ноэми сидела рядом со мной, как на похоронах – втянув голову, уставившись в пол, вздрагивая и хлюпая носом.
Я оказалась виновницей какого-то бедствия и чувствовала себя очень неловко.
Я догадывалась, что должна извиниться, но не понимала, в чём заключается моя вина. Если бы только кто-нибудь подсказал мне, за что нужно попросить прощения, я ни секунды не медлила бы.
Сестра Бенедетта тоже вернулась на своё место за кафедрой.
Некоторое время в классе стояла тишина.
– А теперь проведём перекличку, – сказала сестра Бенедетта, отнимая руки от лица.
– Людовика Альтьери.
Людовика поднялась за партой позади меня и произнесла «Здесь», со злобным удовольствием пыхнув мне в затылок.
Ноэми проговорила «Здесь», как умирающая.
В то утро занятия сопровождались лёгкими смешками, которые сестре Бенедетте удавалось приглушить лишь иногда, и то ненадолго.
Звонок прервал мою сотую по счёту попытку написать своё имя, тогда как другие, учившиеся делать это уже целую неделю, легко выводили собственные фамилии.
Сестра Бенедетта провела нас во двор и оставила под наблюдением сестры Миртиллы.
– Поговорим после перемены, – сказала она, словно клещами сжав мне предплечье.
Если учесть опыт моих первых двух дней в школе, перемену следовало бы назвать изничтожение.
Сестра Миртилла, бедняжка, вообще не понимала, на каком свете она оказалась. Круглая, подпрыгивающая, словно воздушный шарик, она всё воспринимала в самых радужных красках, и все вокруг неё были прекрасны и замечательны.
