Лорен Вайсбергер - Прошлой ночью в «Шато Мармон»
Вымыв посуду, Брук улеглась в ванну, а Джулиан занялся сайтом, который сам для себя делал. Позже они снова уселись на диван, облачившись во фланелевые пижамы. Джулиан накрыл себе и Брук ноги пледом и взялся за пульт.
— Кино? — спросил он.
Брук посмотрела на электронные часы: десять пятнадцать.
— Нет, уже поздно. Может, «Грейс»?
— Ты серьезно? — ужаснулся Джулиан. — У тебя хватит совести заставить меня смотреть это после того, как я приготовил ужин?
Брук с улыбкой покачала головой:
— Прямо уж — «приготовил»… Ну ладно, выбирай сам.
Джулиан выбрал новую серию «Места преступления».
— А пока будем смотреть, я тебе ножки помассирую.
Брук тут же положила ноги на колени Джулиана, готовая блаженно замурлыкать. На экране детективы осматривали изуродованное тело предполагаемой проститутки, найденное на городской свалке в Вегасе. Джулиан следил за сюжетом с жадным вниманием. Брук не очень любила детективные сериалы, где головоломные убийства раскрывают с помощью чудес техники, а ее муж, напротив, до утра мог смотреть, как полиция находит убийц с помощью лазерного сканирования и микроследов. Но сегодня она не возражала. Брук была счастлива сидеть рядом с Джулианом и наслаждаться массажем.
— Я тебя люблю, — сказала она, положив голову на подлокотник и закрыв глаза.
— Я тебя тоже люблю, Брук, не мешай смотреть.
Но она уже заснула.
Брук едва успела одеться, когда в спальню вошел Джулиан, заметно нервничая.
— Пора выходить, а то опоздаем, — сказал он, хватая кроссовки из их общего шкафа. — Ты в курсе, как мама любит опоздания?
— В курсе. Я почти готова, — поспешно сказала Брук, не успевшая принять душ после трехмильной утренней пробежки. Вслед за мужем она вышла из спальни, приняла из его рук шерстяное пальто и покорно проследовала на улицу.
— Я так и не понял, почему твой папа с Синтией сегодня в городе, — сказал Джулиан, когда они почти бежали к метро на Таймс-сквер. Тут подошел поезд.
— У них годовщина, — пожала плечами Брук. Мартовское воскресное утро выдалось по-зимнему холодным, и она страстно мечтала о чашке горячего чаю в магазинчике на углу, но у них не было буквально ни секунды.
— И они решились приехать в такую холодину?
Брук вздохнула.
— Видимо, здесь все-таки интереснее, чем в Филли[7]. Синтия не смотрела «Короля льва», а папа рад лишний раз увидеться с нами. Я, кстати, тоже рада, что ты лично сообщишь им новость…
Украдкой взглянув на мужа, она увидела, что тот улыбается. Пускай погордится, заслужил, решила Брук, — накануне Джулиан получил чуть не самое лучшее известие за несколько лет, что делал карьеру.
— Да уж… Готов поспорить, мои будут сидеть с кислыми минами. Может, хоть твои поймут, — сказал он.
— Папа уже рассказывает всем знакомым, что у тебя талант не меньше, чем у Боба Дилана, и голос, сокрушающий сердца, — рассмеялась Брук. — Гарантирую, он будет в восторге.
От волнения Джулиан сильно стиснул ей руку.
Когда они входили в вагон поезда шестого маршрута, губы Брук тронула улыбка.
— Что случилось? — спросил Джулиан.
— Ничего плохого. Я так рада, что ты им все расскажешь, но меня пугает перспектива свести вместе твоих и моих родителей.
— Думаешь, ерунда получится? Но ведь они уже встречались!
— Так ведь только при большом скоплении народа — на нашей свадьбе, на праздниках, а с глазу на глаз — никогда. Папа способен обсуждать исключительно следующий сезон «Иглз», а Синтия будет ахать по поводу «Короля льва» и уверять, что Нью-Йорк для нее не Нью-Йорк без посещения «Русской чайной». А твои предки, неистовые, устрашающие, коренные ньюйоркцы, которые считают Эн-эф-эл[8] французской благотворительной организацией, с шестидесятых годов не смотрят мюзиклов и в рот не возьмут ни крошки, если готовил не знаменитый шеф-повар. И вот скажи мне, пожалуйста, о чем им говорить друг с другом?
Джулиан легонько стиснул ее шею сзади.
— Это же просто бранч, малышка. Чашка кофе с бубликом, и отстрелялись; Вот увидишь, все пройдет нормально.
— Ну конечно: папаша с Синтией затеют трескотню в своей маниакально-счастливой манере, а твои родители будут сидеть в безмолвном непреклонном осуждении. Прелестное воскресное утро!
— Пусть Синтия общается с моими стариками на профессиональные темы, — кротко предложил Джулиан, причем по выражению лица было видно, что он и сам не верит в успех. Брук захохотала.
— Скажи, что ты этого не говорил, — повторяла она, вытирая выступившие слезы.
Дойдя до пересечения Семьдесят седьмой и Лексингтон-авеню, они направились к Парк-авеню.
— Ну а что? Они же все врачи!
— Ты такой милый, ты в курсе? — спросила Брук, привстав на носочки и целуя мужа в щеку. —
Синтия — школьная медсестра. Она умеет распознать ангину и дать лекарство, если болит живот, но решительно не в курсе, рекомендован ли ботокс с рестилайном тому, кто слишком широко улыбается. Ну, не пересекаются у них профессиональные интересы!
Джулиан разыграл возмущение.
— По-моему, ты забываешь, что моя мамочка названа одним из лучших в стране специалистов по удалению варикозных вен! — сдерживая улыбку, говорил он. — Ты представь, какая честь!
— Представила. Большая.
— Ладно, я понял. Слушай, но мой отец может разговаривать с кем угодно, с ним очень легко общаться. Они с Синтией поладят.
— Да, он настоящий балагур. — Когда впереди показался дом Олтеров, Брук взяла мужа за руку. — А еще он всемирно известный специалист по увеличению груди. Синтия решит, что он видит в ней перспективную клиентку.
— Брук, это глупость. По-твоему, все зубные врачи на корпоративах или вечеринках смотрят тебе в рот?
— Да.
— А психолог начинает тебя анализировать?
— Непреложная истина, не вызывающая сомнений.
— Ну, это уже смешно.
— Твой папаша по восемь часов в день обследует, щупает и оценивает си… груди. Я не говорю, что он извращенец, но у него явная профессиональная деформация — критически смотреть на женскую грудь. Женщины это чувствуют, вот и все, что я пытаюсь сказать.
— Напрашивается очевидный вопрос.
— Какой? — Увидев нужный подъезд, Брук взглянула на часы.
— Твою грудь он тоже рассматривает? — Джулиан теперь выглядел подавленно, и Брук захотелось обнять беднягу.
— Нет, милый, конечно, нет, — прошептала она, подавшись поближе и стиснув его плечо. — По крайней мере не после стольких лет нашей совместной жизни. Он уже понял, что никогда не прикоснется к моей груди, и, по-моему, отбросил переживания и успокоился.
