Ольга Егорова - Научи меня любить
Они сидели неподалеку от дороги, в прохладной тени не успевших еще сбросить последнюю листву деревьев. Он отыскал в багажнике пляжную подстилку, которая провалялась там без дела все лето и вот теперь пришлась как нельзя более кстати. Получилось почти по-домашнему.
Она уютно устроилась, прислонившись спиной к толстому стволу дерева и вытянув ноги. Извлекла из туго набитого полиэтиленового пакета все его содержимое: внушительное количество бутербродов, аккуратно завернутых в непромокаемую бумагу, большие румяные котлеты в пластиковой банке, хлеб, полотенце, какую-то книгу.
Книгу быстро отложила в сторону, бутерброды развернула, разложила. Вздохнула:
— Жаль, всухомятку придется. Ни капли жидкости с собой не захватила…
— У меня тоже, к сожалению, кроме тормозной…
Она снова смеялась. Как будто знала, чувствовала, как необходим ему ее смех. Как он возвращает ему, вливает по капле — жизнь. Ветер опять играл с ее волосами, заставляя его завидовать черной завистью. Вот бы и ему сейчас — прикоснуться, почувствовать этот шелк, ощутить кожей эту золотистую нежность…
— Как вы оказались здесь, на этой трассе? — поинтересовалась она, с аппетитом откусывая большой кусок бутерброда.
— Я ехал к другу… — начал было он, но потом сразу поправил себя: — нет, не к другу. К приятелю, на дачу. Решил провести выходной день на природе, на свежем воздухе. Так и получилось. А вы?
Она не сразу ответила. Посмотрела куда-то вдаль, за облака, как будто подсказки ждала. Потом сказала тихо:
— Я же уже сказала. Просто шла мимо… Услышала музыку. Вам нравится Эдит Пиаф?
— Очевидно, нравится… Если честно, я очень давно ее не слушал. Я больше джаз предпочитаю, или что-нибудь тяжелое.
— А эта кассета — она у вас откуда?
Она спросила как-то странно. Как будто пыталась сделать вид, что вопрос для нее ничего не значит, но, видимо, перестаралась.
— Это не кассета. Это диск. Я его давно покупал, года три назад. Может, даже больше… Не помню. А почему вы спросили?
— Так просто. Такие вещи в наше время не продают на каждом углу. Раритет. Музейный экспонат, можно сказать. Кто сейчас ходит в музеи?
— Да, вы правы, — согласился он. — На каждом углу сплошная камерная музыка…
— Камерная музыка?
Он улыбнулся:
— Я имею в виду тюремно-камерную…
— Ах, да, — снова рассмеялась она. — Этого добра очень много. Один мой знакомый очень любит…
— А вы? — спросил он, в свою очередь пытаясь сделать вид вполне равнодушный. Но на самом деле этот вопрос для него значил очень многое. Известную народную мудрость «скажи мне, кто твои друзья…» они с Мишкой, исходя из собственного опыта давно уже переделали. Скажи мне, что ты слушаешь — и я скажу, кто ты…
«Кто ты?» — отозвалось внутри, встрепенулось.
Но она видимо почувствовала, что он пытается ее расшифровать, и воспротивилась этому, ответив достаточно неопределенно:
— Я больше классику предпочитаю. Кстати, вы, кажется, сказали в прошлый раз, что занимаетесь музыкой профессионально?
— Вы извините меня, я глупость тогда сказал. Совсем некстати, по-дурацки как-то получилось, не к месту… Это от неожиданности, наверное. А музыкой я, в самом деле, занимался раньше. Больше не занимаюсь…
— Отчего же?
— Не сложилось, — ответил он коротко и сразу же перевел разговор: — Послушайте, никогда в жизни не ел таких вкусных котлет. Вы просто гений кулинарии…
— Спасибо, — она улыбнулась, — только это не я. Это мама готовила.
— В таком случае передайте ей, что она готовит сногсшибательно.
— Обязательно передам. А может быть, нам перейти на «ты»? Кажется, мы знакомы уже достаточно давно…
Он вспомнил вчерашний вечер и удивился тому, что она показалась ему тогда вполне обычной. Только золотой завиток остался в памяти, а глаз ее — глубоких, синих — он как будто и не заметил вовсе. Неужели можно было быть настолько слепым?
Снова встретившись с ее взглядом — немного, где-то в самой глубине, насмешливым, но и грустным в то же время — он вдруг подумал о том, что уже больше никогда не сможет забыть эти глаза. Что бы ни случилось, как бы ни сложилась дальше жизнь — кто знает, может, и не увидятся они больше никогда? — он все равно уже никогда не забудет.
— О чем ты думаешь? — спросила она вдруг.
Он почему-то не смог соврать и сказал правду:
— Я думаю о ветре.
— О ветре?
— О ветре. Кажется, он уже давно с тобой на «ты»… Он твой давний приятель, знает тебя много лет… И я ему немного завидую и в то же время злюсь на него.
— А почему злишься?
— Слишком небрежно он с тобой обращается…
Она улыбнулась:
— Да ладно, не обращай внимания. Ему простительно, потому что он всего лишь — ветер…
Какая-то тень промелькнула в ее глазах. Или, может быть, ему показалось?
— Послушай, Никита, ты извини меня за вчерашнее.
— Ну что ты, совсем и к чему извиняться…
— Такой уж у меня дурацкий характер. Сказала — сделаю, значит, сделаю. Даже если понимаю, что делаю глупость — все равно… Вот и вчера как раз тот самый случай был. А ты просто стал невинной жертвой моего упрямства.
— У тебя сильный характер. Мне это знакомо. Знаешь, у меня был друг…
Он замолчал на некоторое время, отчетливо осознав, что впервые сказал вот так о Мишке: был. Был, а значит — нет больше… И снова воспротивилось все внутри этому неумолимому прошедшему времени, снова стало больно — больно почти так же, как год назад, в тот самый день, когда это чертово прошедшее время наступило.
— Никита?
Он поймал ее взгляд и тут же отпустил его, чувствуя, что выдержать будет слишком трудно. Если уж смотреть в глаза — придется рассказать. Придется говорить в прошедшем времени, никуда не денешься, а этого он даже представить себе не мог, даже вообразить не мог этого разговора…
Она вдруг прикоснулась пальцами к его ладони.
— Что-то не так?
Он все еще не решался. Знал заранее, точно уже знал, что расскажет, но начать все-таки не решался.
Она убрала руку, и сразу почувствовался холодок на том месте, где только что были ее пальцы. Смириться с этим было невозможно, не хотелось отпускать это тепло, которое, казалось, могло бы потихоньку пробраться к тому месту, где затаилась совсем уже обледеневшая, но все же еще живая — душа… Могло бы согреть душу. Он даже поверил вдруг в то, что это возможно.
— У меня был друг, который точно так же, как ты, знаешь… Скажет — сделаю, значит — сделает. С самого детства такой настырный был. Как-то поспорил со мной, что Волгу переплывет…
— Переплыл?
— Переплыл. Я же говорю, упрямый… Пришлось покупать ему два ящика шампанского. Проспорил, куда деваться.
