Элизабет Адлер - Истинные звезды
Прошло всего каких-то два месяца с тех пор, как Брахман стал замечать ее присутствие. Венгерские жгуче-черные глаза, которые, казалось, постоянно горели от гневного возбуждения, заставляя посетителей покорно выполнять его приказания, однажды на секунду задержались на ней, когда она протягивала ему чашку с блюдцем из белого фаянса. Тонкий кружок лимона плавал на янтарной поверхности ароматного чая. Сделав глоток, Брахман одобрительно кивнул и на этот раз посмотрел на нее с интересом.
— Еще раз напомните ваше имя, — попросил он, хотя видел ее каждый день в течение многих месяцев.
Он еще раз кивнул, когда она сказала, как ее зовут.
— Даная, — повторил он. — Красивое имя.
Она не сводила глаз со знаменитого фотографа, двигавшегося по сводчатой студии с белыми стенами. Брахман был высоким и худым, с независимым видом голодающего художника, однако ничто не было более далеко от действительности. У него было бледное лицо с глубокими морщинами от носа до рта, а его глубоко посаженные черные глаза беспокойно бегали в постоянных поисках перспективы, освещения, игры теней, даже когда он не работал. Копна густых черных волос была всегда в беспорядке, потому что он имел привычку лохматить свою шевелюру, заставляя клиентов или помощников сделать именно то, что хотел он. Брахман был отъявленным эгоистом с большим самомнением. Как испорченный ребенок, он закатывал в студии настоящие истерики, но ему все всегда прощали, потому что работал он блестяще. Фотографии знаменитостей, сделанные им, были то нежными, то жестокими, а несколько лет назад его оригинальные снимки для журналов совершили переворот в фотографии, настолько резко отличались они от того, к чему все привыкли: манекенщицы фотографировались в определенных застывших позах, а он стал фотографировать их в движении, заставив одежду заиграть на фигурах совершенно по-новому. Брахман часто путешествовал, он знал каждого, кто был хоть немного знаменит, и имел репутацию сногсшибательного любовника, которая не могла не вызывать восхищения у его друзей.
Даная его боготворила.
Как только он заметил ее существование, он начал позволять ей все больше помогать ему в работе.
— Где Даная? — требовательно вопрошал он. — Она сможет найти это, она единственная, кто знает, где это лежит. Или:
— Это сделает Даная.
А однажды пришел замечательный день, когда он нетерпеливо воскликнул:
— Пусть свет держит Даная, она единственная, кому я могу здесь доверять!
Неожиданно она оказалась незаменимой.
Даная всегда первой приходила в студию утром и последняя покидала ее. Она с удовольствием расставляла софиты по студии, следуя указаниям Брахмана, улыбаясь его удивлению, когда он вдруг обнаружил, что она понимает, о чем он говорил, и больше того — понимала, что говорит она сама. И она всегда держала его чашку с чаем, когда тот возился с камерой.
Поздно вечером после съемок, когда они остались в студии одни, он пригласил ее в ближайший ресторан. Он славился своей скупостью, и за пиццей на двоих она призналась ему, что была счастлива работать с ним, однако у нее хватило ума не упоминать о своих амбициях.
Черные глаза Брахмана с интересом сверкнули, заставив Данаю почувствовать себя единственной женщиной на всей планете, отчего по спине у нее пробежал холодок. Щедрой рукой он налил ей красного вина, сочувственно погладив ее руку, слушая ее рассказ.
— Такая белая кожа, — с одобрением пробормотал он, — не то что этот глупый загар, от которого тело девушки кажется плоским. Самые лучшие в истории любовницы были такими же белокожими, как и вы, Даная.
Глядя в его черные глаза, она чувствовала себя кроликом, выскочившим на дорогу и загипнотизированным автомобильными фарами.
— Я… белая кожа обычно у рыжих, — прошептала она, краснея.
— Расскажите мне еще немного о себе, — потребовал он, — позвольте вместе с вами почувствовать себя снова молодым. Ведь моя юность была грустной, даже трагичной…
Брахман имел несколько версий своей юности в Венгрии, которые варьировались от «незаконного сына сосланного графа и принцессы из рода Габсбургов» до «отец был человеком от сохи, который в поте лица трудился, чтобы дать образование своему сыну». Все зависело от собеседника, с которым он разговаривал, и его настроения. Но чувства, которые он при этом испытывал, всегда были одинаковыми.
Вот и тогда на его глаза навернулись слезы, а Даная нервно стала оглядывать ресторан. Что будет, если Брахман вдруг заплачет?
— Продолжайте, Даная, — попросил он, разрезая пиццу «quattro stagione»[9] (ему она больше нравилась) и откусывая большой кусок, совершенно позабыв о своем трагическом детстве.
— Мне двадцать два года, — начала она.
— Двадцать два! О Господи! — громко воскликнул он, закатывая глаза. — Почему все такие молодые сейчас! А сколько, вы думаете, мне лет? — спросил он требовательно, устремив на нее пронизывающий взгляд.
Даная прекрасно знала, что ему был пятьдесят один год.
— Думаю, где-то около сорока, — осторожно ответила она, глядя в свою тарелку.
— Гм-м-м… около этого, — пробормотал он удовлетворенно. — Ну хорошо, а дальше?
Выпив немного красного вина, она рассказала ему, что ребенком хотела стать художницей, но первые же годы обучения, когда она пыталась найти линии и форму, повергли ее в отчаяние. Она поняла, что навсегда останется только любителем. Позже, в пятнадцать лет, отец подарил ей тридцатипятимиллиметровую фотокамеру, чтобы она могла ловить те цвета, линии и движения, которые не могла поймать с помощью кисти или карандаша.
Дом Данаи находился в Сан-Фернандо Вэлли, около Лос-Анджелеса. Ее отец работал в шоу-бизнесе Лос-Анджелеса, выполняя бухгалтерскую работу в телекомпании Си-Би-Эс, а мать целыми днями занималась макраме и училась на курсах начинающих писателей.
— Мама всегда была занята, — с горечью сказала она, делая еще один глоток красного вина. — Она устраивала для моего брата и меня большие праздники в дни рождений, но приглашала только детей, на родителей которых она хотела произвести впечатление. На Пасху она организовывала игру в крашеные яички только ради того, чтобы возвыситься в обществе, а на День Всех Святых она устраивала все так, чтобы мы не могли ходить с другими ребятами по соседним домам. Вместо этого мы ходили с ней. Она стучалась в двери только тех людей, с которыми хотела встретиться.
Когда Брахман принялся за второй кусок пиццы, она рассказала ему, что миссис Лоренс приходила последней, чтобы забрать их из школы. Мать Данаи славилась тем, что всегда опаздывала, а однажды она вообще не пришла за ними. Тогда чья-то мама привела их домой.
