Татьяна Тронина - Роман с куклой
Михайловский щелкнул перед ней зажигалкой. Ева с видом светской львицы прикурила. Глубоко вдохнула в себя дым, а потом с невозмутимым видом, медленно и обстоятельно – выдохнула его Михайловскому прямо в лицо. Это был очень грубый, нахальный и даже в каком-то смысле непотребный жест.
Михайловский заморгал, побледнел. У Ивы от изумления слегка приоткрылся рот…
– А над чем ты сейчас работаешь, Даниил? – как ни в чем не бывало, тоном светской львицы, спросила Ева. – Твои творческие планы, так сказать… Что ты пишешь?
Михайловский несколько секунд молчал, только ноздри у него гневно подрагивали. А потом сказал на удивление сдержанно:
– Я, милая Ева, сейчас только материал для книги собираю. Пока не пишу, сижу в архивах.
Ива переводила растерянный взгляд то на нее, то на него.
– Безумно интересно, – произнесла Ева с таким выражением, словно ей пытались объяснить законы термодинамики. – Архивы…
– Да, работы непочатый край. – Михайловский встал. – Ну-с, я пошел… Всего доброго!
– До свидания! – вежливо поклонилась Ева.
Когда Даниил Михайловский скрылся из виду за кустами, Ива дрожащим голосом спросила:
– Ева… Ева, ну зачем ты так?..
– Этот Михайловский – зануда и сноб, – мрачно ответила Ева и с отвращением раздавила сигарету в пепельнице. – Фу, какая гадость…
– Ева, ты же так… Ты же была без ума от его книг!
– Я и сейчас очень люблю беллетриста Даниила Михайловского. Но как человек…
– Да ты ж его не знаешь совсем! – воздела руки Ива.
Ева достала из сумочки маленький мешочек из малиновой замши на шелковом витом шнурке и положила на стол, рядом с Ивиной чашкой.
– Вот. Это твое.
– Что это?
– Сережки. Я проиграла пари.
– Ева! Господи, перестань… – Ива вскочила и принялась запихивать мешочек Еве в сумочку. Ева сопротивлялась. – Это же была просто шутка! Мне совсем не нужны твои сережки! Ева, я тебя умоляю… Ева, ну это же смешно!
– Ива, я проиграла пари.
– Ева, неужели ты всерьез подумала, что мне нужны твои сережки?!
– Нет, это дело принципа!
– Ева, я пригласила тебя сюда только потому, что видела, как ты хочешь познакомиться с Михайловским…
Они попрепирались еще немного, потом успокоились. Ива улыбнулась – ей удалось оставить сережки у Евы.
– Ладно, мне пора… – вздохнула Ева. – На самом деле все было просто замечательно. Спасибо, Ива.
Та просила ее остаться, посидеть еще немного, но Ева отказалась. Когда она ехала сюда на такси, то заметила, что до железнодорожной станции совсем недалеко.
– Нет-нет, не провожай меня, я прекрасно дойду сама!
Ева пошла по дороге вдоль высоких заборов. Было тепло, в вечернем золотом воздухе летала прозрачная паутина, остро пахло скошенной травой. Трое загорелых работяг, сидевших на корточках у колонки, проводили Еву изумленными и одобрительными взглядами.
Вдали, за деревьями, мелькнула прозрачная синяя крыша из пластика – это была уже станция.
Внезапно рядом с Евой остановился внедорожник, плавно опустилось боковое стекло. В машине сидел Михайловский.
– Садись. Я подвезу, – хмуро сказал он.
Ева улыбнулась и покачала головой.
– Да садись же… – раздраженно произнес Михайловский.
Ева пожала плечами и села в машину рядом с ним.
– Ты хотела меня зацепить, и тебе это удалось, – сказал он, скрестив руки на руле.
– На самом деле это очень просто. Даже примитивно. Странно, я думала, что интеллектуалы вроде тебя на такие провокации не поддаются, – равнодушно произнесла Ева, хотя сердце у нее билось неспокойно. Михайловский волновал ее.
– Чего ты хотела?
– Автограф, чего же еще. Посмотреть на загадочного романиста… А еще – выйти замуж за него.
– Что-о?.. – опешил Михайловский. А потом захохотал.
– Я серьезно, – сказала Ева.
– Потрясающе! Удивительная откровенность…
– Поэтому прости за тот трюк с сигаретой. Надеюсь, я тебя не сильно обидела… Вообще, я не обижаю тех, кого нельзя обижать.
– А меня, значит, можно было? – усмехнулся он.
– Да, – ответила Ева просто, глядя на его руки.
– Святая простота!
– Именно. Я не из тех, кто что-то скрывает. И люблю, когда и люди вокруг ведут себя так же.
– Разве я что-то скрываю?
– Мне кажется, да. Ты спрятался ото всех в этих Лапутинках, ты не даешь женщине заглянуть в свои глаза.
– Тебе, что ли? – фыркнул Михайловский. – На, смотри… – Он придвинулся к ее лицу – нос к носу. – Смотри!
От него пахло табаком и, очень слабо, каким-то дурацким лосьоном после бритья. Возле глаз у Михайловского были морщины, один рыжеватый длинный волос в брови смешно торчал вверх, выбиваясь из общего потока.
У Евы похолодели ладони и стало как-то пусто в животе.
Зрачки Михайловского вдруг расширились – в самом деле, точно впуская в себя Еву! – глаза стали совсем черными.
Она невольно отшатнулась.
– Что, довольна?..
Некоторое время Михайловский и Ева сидели молча, глядя в стороны. За пластиковым навесом промчалась электричка.
– Никогда не была в архиве… – пробормотала Ева. – Там интересно?
– Очень! – опять захохотал Михайловский.
– У меня дома тоже есть архив. Старые письма.
– Чьи?
– Прадеда и прабабки. Пара дедовых писем – он их бабке с войны прислал. Отца и матери… Только я их никогда не перечитывала.
– Почему?
– Боюсь, плакать буду… – призналась Ева. – Честно говоря, у них у всех очень несчастная жизнь была. Ладно, мне пора… – Она распахнула дверь, спустила ногу вниз.
– Погоди… Я могу довезти тебя.
– Нет уж! На электричке доберусь.
– А говорила – замуж собралась, – напомнил он.
– Я передумала! – засмеялась Ева. – И это правда – я всегда играю честно.
Михайловский посмотрел на нее какими-то совсем уж дикими, сумасшедшими глазами. Ева махнула рукой и побежала к лестнице – на ту сторону платформы. Когда она на мосту оглянулась, то обнаружила, что внедорожника Михайловского уже нет. Он уехал.
* * *1913 год. На летние вакации[1] Митя Алиханов поехал в деревню, к своей сестре Нине, – та уже в который раз снимала за сорок рублей дачу неподалеку от Каширы. С Митей поехал и Макс Эрден, его товарищ по Александровскому училищу.
Устав от муштры и строгих порядков, царивших в Красных казармах, юнкера словно опьянели от свободы. В первый же день, побросав свои нехитрые пожитки в крошечной темной комнатушке (за сорок рублей хоромы не снимешь!), они отправились на охоту.
Лес, свежий воздух, почти три месяца беззаботного житья впереди – все это будоражило молодую кровь.
