Ирина Гончарова - Целоваться с дьяволом
— И прятать нужно так, чтобы знал только тот, кто прячет! — добавила Катька.
На том мы порешили и разошлись, а я со своей фотографией двинулась к Пафнуту. Он не спал. Когда я вошла, он не успел прикрыться, и я с радостью заметила, что Маруськино творчество еще не смылось, хотя попытки стереть зеленку, очевидно, предпринимались.
При виде меня Пафнут аж захлебнулся от злости:
— Ты? Сама пришла?
— Я.
Страх куда-то улетучился — наверное, потому, что было очень смешно.
Пафнут подскочил ко мне и схватил за волосы:
— Задушу…
Я помахала фотографией в воздухе:
— Ты сюда посмотри!
Он выхватил фотокарточку, заскрипел зубами и разорвал ее в клочки. Я отскочила в сторону и быстро сказала:
— Если тронешь меня — завтра весь интернат будет смеяться над тобой!
Пафнут буквально застыл от такой наглости:
— Да я тебя…
— Ага! А я — тебя! — Во мне вдруг проснулась бабкина упертость — ведь я не раз была свидетелем ее стычек с отцом, и всегда она выходила из них победительницей, потому что была абсолютно уверена в своей правоте. Вот и я понимала, что защищаю сейчас правое дело. Пафнут хоть и злой был, но не дурак, он стоял передо мной, и было видно, как в нем борются здравый смысл и желание растерзать меня. Тут мой взгляд упал на кучку лоскутков. Приглядевшись, я узнала в них Катькины трусики и Валькин лифчик.
— Ну вот, оставил Вальку без белья, — с фальшивым сожалением произнесла я.
Пафнут еще секунду непонимающе смотрел на остатки одежды и вдруг начал хохотать. Глядя на него, засмеялась и я.
— Ой, не могу, это где же Валька-Корова такие трусы отыскала?! — простонал Пафнут, а я благоразумно промолчала об истинном владельце розовых трусиков. Наконец, успокоившись, он сел на кровать. — Ну и чего же ты хочешь?
— Ты не трогаешь меня — и никто никогда не увидит этих фотографий, — спокойно сказала я.
Пафнут долго молчал, потом, лукаво прищурившись, спросил:
— А сколько их еще?
Я сразу поняла — он пытается выяснить, кто еще знает о фотографиях.
— Не скажу, — я уже чувствовала, что победила в этой борьбе.
— Ладно, живи пока, — нехотя процедил Пафнут, — там видно будет…
С этого дня моя жизнь стала если не радостной, то спокойной. Я перестала бояться всех на свете. Благодаря Пафнуту я поняла, что смешное — не страшно, и запомнила это на всю жизнь.
Вскоре я адаптировалась в интернате и даже стала чем-то вроде местной знаменитости, а все потому, что часами могла рассказывать романы Джека Лондона, Марка Твена и, конечно, Жюль Верна. Народ слушал меня затаив дыхание, и даже грозный Пафнут приходил на наши посиделки. В местной библиотеке я нашла книжку «Унесенные ветром», и с этого дня Скарлетт О'Хара стала моей героиней. Я представляла себя неустрашимой Скарлетт и однажды заявила девчонкам:
— Когда-нибудь у меня будет все, я стану знаменитой и поеду в Париж!
Девчонки только охали на мои слова, конечно, никто не верил мне, но спорить не решался. А я с каждым днем становилась все сильнее. По ночам я теперь вспоминала Романа и представляла себя героиней какого-нибудь приключения, в котором Роман выступал в роли благородного спасителя или отважного мстителя за мою честь. И только мысли о бабке я старалась блокировать, так и не простив ей, что она засунула меня в этот зверинец, где мне пришлось отрастить зубы и надеть панцирь.
Светлана поняла, что опаздывает, и быстро вышла из дома. Машина, как назло, долго не заводилась. Наконец мотор довольно заурчал, и она облегченно вздохнула…
Выехав на Крымский мост, она усмехнулась: «Какая все-таки ирония судьбы. Сейчас я еду в свою галерею, на своей машине, у меня свой дом… А тогда, в далеком восемьдесят пятом, у меня ничего еще не было и именно на этом мосту я дала себе клятву, что у меня будет все…»
Так и проходили дни. Мы учились в школе, учась одновременно жизни, жестокости, лжи и грязи. Мы учились чувствовать и понимать друг друга. А потом пришла беда.
Однажды утром в местном парке нашли повешенного бомжа. В принципе это сошло бы за самоубийство, но милиция напряглась, когда буквально в тот же день, в том же парке обнаружили еще одного повешенного. Смерть была явно насильственной. Но мотив пока не просматривался. А так как наш интернат находился как раз в центре этого парка, вдали от жилых домов, то первыми подозреваемыми оказались, естественно, мы — трудные подростки. Но народ стоял насмерть, никто в содеянном признаваться не спешил, и милиция просто усилила патруль собаками и участила ночные рейды.
В самом интернате в это время разгорелась своя драма. Моя самая близкая подруга Маруська круто подсела на героин. Где, а главное, на что она его доставала, я не понимала, но Маруська сохла на глазах. С Марусей меня объединяли общие кровати (они были у нас двухэтажные) и любовь к рисованию. Мы могли часами обсуждать композицию, краски, цвет и фактуру. Краски у нас были, конечно, самые примитивные — ленинградская акварель, но зато нас никто не ограничивал в фантазии, и мы творили что хотели. Глядя на это дело, нам даже поручили редактировать местную стенгазету, но нам и это нравилось. Правда, поначалу к нам часто заходил Пафнут, боялся, что мы наклеим его смешную фотографию, но мы честно держали слово, и, как только Пафнут начинал кого-нибудь из нас задирать, я тут же напоминала ему о нашем уговоре.
— Что они тебе? — удивлялся он, когда я защищала. Катьку, Маруську или Илону.
— Они — это я, — коротко отвечала я, и Пафнут отступал.
Дружили мы вчетвером, но Катька и Илона были очень примитивны, их в основном в этой жизни интересовало материальное: шмотки, цацки, заграница. И наших терзаний по поводу цвета заката они не понимали. Учись Маруська в художественной школе, она несомненно стала бы очень хорошим художником, но однажды весной, когда так замечательно пахнет воздух, светит солнце и распускаются первые цветочки, Маруську нашли мертвой в туалете. Передозировка. Удар для меня был страшный. Я почему-то стала думать, что люди, к которым я привязываюсь, умирают из-за меня. Я замкнулась, бросила вечерние посиделки, лежала и тупо смотрела в стену. Я вспоминала, как часто Маруська делилась со мной своим компотом. Спорила, как сделать лучше газету. Делилась мечтами о будущем. Мы понимали друг друга буквально с полуслова. И теперь мне казалось, что я потеряла половину сердца. Удивительно, но Пафнут старался меня поддержать, достал как-то мороженое (в интернате это было чудом), принес роскошную пластинку Джо Дассена (с тех пор песня «Индийское лето» у меня прочно ассоциируется с депрессией). Но мне все равно было ужасно тоскливо и плохо. Все валилось из рук, хотелось поделиться своим горем, а рядом опять, как тогда, после смерти мамы, никого не было.
