Габор Васари - Montpi
Я прогуливаюсь с утешительным призом.
Находясь в подобном настроении, примиряешься со своими воспоминаниями. Начинаешь верить в более сносное будущее, которое определенно придет, нужно только уметь ждать. Терпение! В конечном счете даже эта ужасная современность будет когда-нибудь прекрасной, и я буду предаваться блаженным воспоминаниям о ней. Когда-нибудь я сделаю вывод: все-таки я был счастлив. Короче, я и сейчас счастлив, только не ведаю о том.
Под деревьями гувернантки неотступно следуют за бегающими, играющими детьми. Их задача – по возможности отравить им детство всевозможными злыми замечаниями:
«Ты не должен засовывать камешки в нос Нинетте!» «Не обмазывай грязным песком голову Полетте!»
«В сумке воспитательницы воду носить нельзя!» А что тогда можно?
Стаи голубей прорезают воздух. На краю зеленого газона еще цветут цветы. Так приятно пахнет травой. Туристы с планом города в руках идут, осторожно ступая, словно босиком по жнивью, и всё добросовестно обнюхивают.
Я сажусь на бесплатную скамейку. На ней уже сидит девушка и читает газету. Фигура ее в этом положении образует красивую, эротично изогнутую линию. Интересно. У всех молодых девушек, когда они сидят, красивые фигуры. Я сбоку смотрю на ее профиль.
Надо бы привязаться к ней: «Мадемуазель, ведь я знаю вас!» – «Я тоже». – «Меня?» – «О! Не вас – этот трюк».
У нее красивое маленькое, почти детское лицо. Интересно, как ее зовут? Какой у нее голос, когда она говорит? Какие привычки? Живы ли еще ее родители? Невинна ли она или уже носит скрытую горечь, которую каждая первая любовь привносит с собой и которую каждая молодая девушка утаивает, полагая, что ее случай единственный и неповторимый.
Ее прекрасные длинные пальцы нервно шелестят газетой. Она просматривает объявления, наверняка ищет работу. Это же родственная душа, на ней можно жениться. Теперь она взглядывает на меня и презрительно кривит прекрасные пухловатые губы. Сложенную газету она кладет рядом с собой на скамью, встает, оправляет платье и уходит. Можно рассмотреть ее фигуру: она из тех, кого женщины называют немножко полными, а мужчины – немножко худыми. Мой случай. В конце аллеи она сворачивает, и я больше не вижу ее.
Газета словно упрек лежит на скамье рядом со мной; если бы она могла говорить, она бы сказала: «Добрый человек, женщины презирают лишь тогда, когда не имеют возможности любить».
Кого я буду любить через пять лет? Мне это совсем неожиданно пришло в голову. Кстати: та женщина этого еще не знает. Она, не унывая, завязывает одно знакомство за другим и не подозревает, что однажды ей придется дать мне отчет о своем прошлом.
В два часа я отправляюсь домой.
Оставшиеся десять сантимов раздражают меня. Я смотрю на них: отчеканены в 1921 году. На них стоит: Liberté, Egalité, Fraternité. Свобода, Равенство, Братство.
Я швыряю их в окно. Сразу становится намного спокойнее.
Я ложусь на диван, чтобы почитать свой французский словарь. Другого чтения у меня нет.
Неожиданно я слышу необычное оживление и радостный, довольный смех во дворе.
В будни после полудня в отеле «Ривьера» это крайняя редкость.
Я выглядываю в окно. Группа празднично одетых негров, мужчин и женщин, пожимает руку негру, играющему на лютне.
Играющий на лютне женится.
Мне он бросился в глаза еще вчера. Он сидел во дворе, грелся на солнце и нагло ухмылялся. Уже это должно было навести на подозрение. Кроме того, он уплатил за квартиру за два месяца вперед.
У негра много хороших друзей.
Будет куча еды и выпивки, накрытый стол занимает почти всю комнату. Сверху мне все будет очень хорошо видно. Бедняги, как много им придется всего съесть.
…Негры ели и пили в течение трех часов – уже темнело, когда они постепенно разошлись, оставив молодую парочку наедине.
Вскоре свет был погашен, а окно захлопнуто.
Что делает эта негритянская свинья теперь там, внутри?
Парень определенно заключил брак по всем правилам.
Я высунулся из окна и смотрел на небольшой клочок звездного неба, видневшегося поверх крыш и дымовых труб.
Дома сейчас папа наверняка играет с кем-нибудь в шахматы, пепел едва держится на его сигаре… «Теперь мой ход».
Бабушка тихо сидит в кресле, держит руки на коленях и делает вид, что думает о чем-то. Но на самом деле она дремлет.
Мама в большой столовой дает указания по сервировке стола, девушка постукивает приборами – бокалы тихо звенят в ее руке. В коридоре снаружи другая девушка машет утюгом, напевая «Адью, мой маленький гвардеец-офицер…».
Господин в пенсне на носу долго чистит ботинки, прежде чем войти в дом. «Привет, Паульхен, какой приятный сюрприз!..»
И начинается ужин…
Ну а мы идем спать. Кстати: мы очень поздно ужинаем в отеле. В пансионе уже звонят отход ко сну. Девушки выстраиваются плечо к плечу и идут в общую спальню. Сплошь девчушки-подростки с большими руками и ногами, только в их глазах уже отблески общей судьбы. Пока даже неизвестно, кто из них станет красивой и элегантной: все это спит еще под двойной оболочкой их институтских одежд и их полудетским возрастом. Они уже раздеваются красиво и томительно долго: складывают свои платья, спускают рубашки и выступают из белого круга. В зале горит лишь красная лампочка, надзирательница обходит аллею из кроватей, пока равномерное дыхание девушек не показывает, что все в порядке. Тогда, тихо ступая, она выходит.
Раздается шепот из одной кровати:
– Смотри, Жанетта, Бог тебя накажет!
– Та-ра-та-та!
Я ложусь. До чего же холодная постель!
На далекой крыше плачет влюбленная кошка. Кто-то хочет выйти из дома в соседнем дворе и кричит привратнику:
– Шнур, пожалуйста!
Я определенно умру с голоду.
Восьмая глава
Сегодня я целый день гулял в Люксембургском саду, пил много воды, вечером выкурил свою последнюю сигарету и наблюдал за негритянской парой. Но ничего особенного не произошло.
Я бодрствовал до полуночи. Прочел словарь до буквы «С». Затем, утомленный, уронил его на колени и прислушался в сумерках к треску старого шкафа.
Окно я оставил открытым, потому что погода была весьма приятной и свежий ветерок надувал странно пахнущие желтоватые занавески.
Мне вспомнилось детство. Прошлое на цыпочках подкралось ко мне и нежно прикоснулось к вискам. Все, что было прекрасного, снова ожило во мне. У меня появилось ощущение, что я очень, очень стар.
Если лечь на спину и разглядывать кусочек неба, то из моей постели видны две звезды.
Сегодня я еще не слышал колокол в пансионе. Смешно.
Хоть бы раз посмотреть на того, кто звонит.
Пятница
В шесть часов утра у одного из моих соседей громко затрещал будильник. Потом зазвенело. Что-то шмякается о стену, и сосед, который в это время один, кричит:
