Алёна Лепская - Рок, туше́ и белая ворона.
― Это мой тотемный знак. ― пояснила я, осторожно, ― Ворон, как знак зодиака ― весы и он же мой тайный наставник, как… ангел-хранитель.
Он просто кивнул, рассматривая птицу и посмотрел мне в глаза.
― А остальные?
Откуда он?… Где он мог видеть? Неуверенная, я всё же закатала рукава синего кардигана.
― Лунные фазы, отчасти это из-за индейской фамилии. ― показала я, и закатала рукав, отрывая вторую руку, ― А это, мелодия, она много значит для меня.
Мужчина пробежался изучающим взглядом, по моим рукам, по татуировкам. Его взгляд был холоден как айсберг. На мгновение в глубоких карих глазах скользнуло что-то горькое, почти болезненное. Не смотря на меня, он расстегнул запонку на манжете светло голубой рубашки, и закатал рукав.
― Это они срывают?
Я задохнулась. Мой взгляд приковал шрам сантиметров в десять, не меньше, вдоль внутренней стороны левой руки. Я подняла взгляд на мужчину.
Что он делает? Выдаёт мне кредит доверия? Так кажется это называет док.
― Однажды я думал, что потерял единственного сына. По-настоящему и навсегда. У Рафаэля, роза на руке. ― сказал Рамир, застёгивая запонку, на манжете, ― И надпись на латыни, на другой.
― Я знаю. ― шепнула я. Он поймал мой взгляд.
― Знаешь почему?
― Отчасти.
― Раф, вот так же как и ты носит крест, на запястье, но он не его. Это крест Розы, от своего он едва не отрёкся в своё время. У него были на это более чем веские основания, разумеется, он утратил веру.
Мужчина как-то выжидающе замер на мне взглядом. Возможно давая мне передышку, и время на осмысление.
― Когда ты потерял ритм божьего барабана ― ты потерян для спокойствия и ритма своей жизни. ― сказала я полушепотом. Я едва могла расслышать свой голос.
― Не поспоришь. ― уверенно кивнул Рамир, ― Но я православный, Виктория, всегда им был и буду. Я всегда верил, что моему сыну воздастся, добра, в сто крат больше, за всё зло, что ему причинили.
Он говорил уверенно, и словно ожидал от меня понимания. Я не знала, как с этим быть. Я не в коем случае не отвергаю христианства, это учение по своему бесконечно удивительно. Но люби омрачили чудо насилием и кровопролитиями. Там, где кончается сомнение, начинается фанатизм. Отталкивает именно этот ожесточённый фанатизм, он вообще, ни с какой свободой не совместим, в принципе. Фанатизм ― это всегда ограниченность, и только. То же самое рабство, в итоге… Инквизиторы сжигали ведьм на костре, в то время, как слово «ведьма» берёт свои корни, от слова «ведать». Видеть, знать, и давать тому, кто нуждается в этом ― вот собственно в чём заключалось их преступление против церкви. Так, где вообще заканчивается чудо Господнее и начинается колдовство? Где грань? Её нет. Просто нет никакой разницы. Разница познаётся в сравнении, и только последствия деяний могут рассказать о том, что является Добром, а что Злом. Эта религия вообще навязанная. Испокон веков те же славяне верили в Перуна, и прочих древних богов. Славяне ― язычники, по сути своей. И всё их устраивало! Это потом уже веяния Византии принесли православие. Но разве это правильно? Учение должно приходить изнутри, а не снаружи. И что несёт в себе христианство? Крестовые походы, инквизиция ― что это если не фанатизм, причём весьма нездоровый, на грани с порабощением. Это и есть порабощение. Испанцы завоевали и колонизовали Мексику, под флагом церкви. В 1519 г. Антонио Аламинос повел к «золотой стране» ацтеков девять кораблей Кортеса с 600 солдатами. Первая схватка с индейцами произошла на южном берегу залива Кампече в стране Табаско. Сломив сопротивление местного населения, Кортес послал три отряда внутрь страны. Встретив крупные военные силы, они отступили с большим уроном. Кортес вывел против наступающих туземцев все войско. Индейцы сражались с большой отвагой и не боялись даже пушек и коней. Тогда Кортес ударил с тыла своим небольшим кавалерийским отрядом. С тыла! Нападать со спины, это удел трусов, это отвратительно и низко. На острове Косумель, где был храм, почитаемый народом майя, по приказу Кортеса языческие идолы были разбиты! Разбиты вдребезги! А капище было превращено в христианский храм! При том, что крест почитался индейцами Юкатана ещё задолго до рождения Иисуса Христа! Вот и где, скажите мне была, в тот момент, хвалёная веротерпимость? Разумеется, Майя практически сразу приняли христианство, а куда деваться? Жить-то хочется. Я верю в Бога, но не верю я, в такого Бога, который сидит над муравейником, и преломляет солнце сквозь лупу. Моя вера, проста, в ней нет заповедей, в ней есть легендарный опыт накопленный покорениями, в ней есть гармония и мудрость. Моя вера, говорит мне, что человек сам делает свои стрелы, что, если тебе не за что благодарить Бога, виноват ты, не Он. И когда Великий Дух посылает новый день, он посылает его ― всему. Великий Дух везде; он слышит все, что находится в наших умах и сердцах, и необязательно говорить с Ним громко. Великий Дух несовершенен. У него есть светлая сторона и темная. Иногда темная сторона дает нам больше знаний, чем светлая. Ведь у души не будет радуги, если в глазах не было слёз. Мы не хотим церквей, потому что они научат нас спорить о Боге. И, мы не беспокоим людей об их религии.
Мужчина долго молчал, пристально на меня смотря. А может и не долго, но мне казалось целую вечность.
― Сейчас я вижу, что моя вера не была напрасной. ― заявил он без тени сомнений. Он предельно требовательно на меня смотрел, требуя внимать его словам. Он был более чем влиятельным человеком, ― Раф порой не очень-то откровенен, но я не слеп. ― сказал Рамир, приводя меня в осязаемые чувства, ― Я предприниматель, коммерсант, бизнесмен, как угодно назови. Своему состоянию, я обязан способностью распознавать людей. Я вижу, что ты сложный, человек, но я так же ясно вижу, что происходит с ним, и я точно знаю, что он дышит тобой.
― Это не… ― я осеклась и вздохнула, тщательно подбирая правильные слова, ― Так было не всегда.
И мы оба прекрасно об этом знали.
― Меня частенько таскали в школу из-за вашего противоборства. ― усмехнулся он. Я неловко улыбнулась, пряча глаза.
― Да, я помню.
― Я ожидал увидеть чуть ли не лютых врагов, а видел его взгляд, направленный на тебя. Но я не в праве говорить. Сама спроси его: почему.
Спустя мгновение, до нас донесся взрыв звонкого женского, смеха. В столовую вошёл Раф с задумчивым выражением в глазах.
― Это не смешно, мам! ― он мотнул головой, ― Вообще нет.
Ляля лучезарно сияя улыбкой, которую явно силилась сдерживать вошла следом, и похлопав его по плечу, снова рассмеялась качая головой. Я даже не знала, что её так развеселило, но такой её проще было видеть. А вот Рафу, явно было не до смеха. Он сел рядом со мной закатил глаз в потолок, наблюдая за неизвестным мне весельем, своей матери. Я заискивающе посмотрела на Рафаэля, но он упорно игнорировал мой взгляд, лишь сжал мою коленку под столом.
