Кэти Келли - Уроки разбитых сердец
— Дайте мне ваш адрес, и я постараюсь приехать как можно скорее, — сказала Джоди. Раз уж она ввязалась в это дело, надо довести его до конца. Главное, не думать о двух жирных голубых полосках на трубочке с тестом. Поездка в Уотерфорд и обратно — это как раз то, что надо.
Подъезжая к дому Глории, Джоди уже жалела, что согласилась приехать. Несмотря на все старания отвлечься, в машине она только и думала что о ребенке и об угрозе выкидыша. И зачем она затеяла сейчас эту поездку? Эго же форменное безумие. История Ратнари-Хауса по-прежнему оставалась неясной и туманной, и Джоди понемногу растеряла тот восторженный пыл, с которым начинала работу над книгой. Старый дом ревностно оберегая свои секреты, а нарядные дамы и джентльмены на выцветшей черно-белой фотографии снисходительно усмехались, зная, что время набросило непроницаемый покров на их тайны.
Глория жила в двухквартирном доме на оживленной улице рядом с епископским дворцом, и Джоди, закипая от злости, трижды объехала площадь по кругу, прежде чем нашла место для парковки, а потом еще долго бродила в поисках автомата для выдачи парковочных талонов.
«Я, должно быть, сошла с ума», — подумала она, толкая наконец тяжелую створку ворот.
К удивлению Джоди, Глория встретила ее довольно приветливо.
— Вы не поверите, что я тут нашла, — с торжеством объявила она, впуская гостью.
— Что? — осторожно спросила Джоди без особой уверенности, что это имеет отношение к цели ее визита. Глория показалась ей дамочкой с причудами.
— Я знала, что у нас в доме полно всякого бумажного хлама. Это в основном старые медицинские счета, рентгеновские снимки и всякое… такое. Мама всегда отличалась слабым здоровьем. Но взгляните-ка на это! Вот коробка со старыми письмами и бумагами. Там нет ничего ценного, имейте в виду. Я все просмотрела. Надеялась найти бриллиантовое ожерелье! — Она радостно взвизгнула, довольная собственной шуткой. — Глядите!
— О! — выдохнула Джоди, с восхищением разглядывая коробку с письмами. Ее охватило знакомое волнение, зуд в кончиках пальцев.
— Только вы потом мне все верните, — предупредила Глория. — А если выйдет книга, вы напишете, что получили материалы от меня?
— Обязательно, — заверила ее Джоди. В это мгновение она легко пообещала бы отдать и левую ногу, лишь бы прибрать к рукам драгоценное содержимое коробки. — Потрясающе! — Она осторожно взяла в руки ветхие вырезки из старых газет.
«Нужно отвезти сокровища домой и внимательно просмотреть», — размышляла про себя Джоди. Она ощущала себя Говардом Карте рем, который, стоя перед гробницей Тутанхамона, вдруг заваливает вход камнями и заявляет, что придет попозже, когда выберет время, а то сейчас ему некогда.
— Обещаю составить для вас детальную опись всего, что найду в коробке, — сказала Джоди. — Я могу снять для себя фотокопии и вернуть вам оригиналы. — Джоди хорошо знала, как следует обращаться с археологическими находками.
— Возможно, это просто куча старого мусора, — предупредила Глория, — но вы ведь как раз и ищете хлам вроде этого, да?
— Совершенно верно, — подтвердила Джоди.
Дома она бросилась в маленькую спальню, служившую кабинетом, и принялась осторожно, одну за другой, извлекать из коробки бумаги, рассортировывать их и раскладывать в хронологическом порядке. Там были письма, написанные аккуратным мелким почерком на тонкой, почти прозрачной почтовой бумаге. Письма Лили Кеннеди к ее лучшей подруге Виви Макгир.
Джоди поудобнее устроилась в кресле и начала читать.
Глава 20
Октябрь 1944 года
Лили в тоненькой хлопчатобумажной ночной рубашке опустилась на колени на дощатый пол и сквозь узкий просвет между светомаскировочной шторой и окном всмотрелась в расплывчатые очертания окутанного туманом города. Погода стояла по-октябрьски холодная, ночью ударили заморозки, и даже в хирургической палате, где всегда поддерживается тепло, Лили пробирал холод.
В больнице в тот день не хватало персонала, и Лили помимо ухода за тяжелым больным с раком кишечника, которого только что доставили из операционной, пришлось выполнять работу санитарки и выносить подкладные судна.
Заметив, что сестра уходит, этот больной — капрал, участник боев в Северной Африке — расплакался, как ребенок.
— Не уходите, — попросил он, бессильно цепляясь за руку Лили. На лице его блестели капли пота, сквозь бронзовый африканский загар проступала бледность, и хотя капрал настоял на том, чтобы побриться перед операцией, его щеки и подбородок успели обрасти короткой темной щетиной. Здесь, на больничной койке, он казался потерянным и беззащитным.
Лили знала: хорошая медсестра должна уметь отделять себя от пациентов, но этот человек, вялый и слабый после анестезии, отчаянно нуждался в ее внимании.
Угольно-черными волосами и печальным лицом он немного напоминал Лили ее отца. Добрый, милый человек, оказавшийся в тяжелых обстоятельствах. Еще не придя в себя после операции, в полубреду он что-то бессвязно бормотал о грохоте танковых орудий.
— Хотите, я напишу вашей семье и расскажу, как вы здесь, Артур? — спросила Лили. Дочь капрала работала на авиационном заводе близ Слау, а его жена с двумя младшими детьми осталась дома, в Ливерпуле. — Они будут рады узнать, что вы благополучно перенесли операцию и выздоравливаете.
— Спасибо, сестра Кеннеди, — прошептал Артур, давясь слезами.
В дверях палаты Лили заметила матрону. Как всегда, ее зоркий взгляд следил за каждым пациентом и каждой сестрой в больнице, не упуская ни единой мелочи. Близилось время вечернего чая, и Лили пора было приступать к другим обязанностям, но в глазах матроны Лили прочла позволение остаться с Артуром.
Матрона была женщиной строгой, никто не осмеливался ей прекословить, и все же Лили ее любила. В больнице Лили считалась хорошей медсестрой, умелой, расторопной и толковой. Она никогда не тряслась от страха под суровым взглядом матроны.
У матроны было любимое изречение: «Если это все, на что вы способны, сестра, потрудитесь впредь делать ровно то, что от вас требуется».
Лили она никогда этого не говорила. Сестра Кеннеди одинаково хорошо справлялась и с работой в палатах, и с учебными заданиями.
А вот Дайана вечно страдала от придирок матроны, которая бдительно следила, чтобы со всеми начинающими сестрами обращались одинаково.
Именно тогда Лили впервые пришло в голову, что иногда аристократическое происхождение только осложняет жизнь. На Лили никто косо не смотрел, другое дело Дайана: в ней все видели владетельную хозяйку поместья и считали гордячкой. Это было чертовски несправедливо, в характере Дайаны не было и тени высокомерия и кичливости. Она щедро делилась с подругами всем, что у нее было, — одеждой, едой и кровом, но прежде всего любовью и дружбой.
