Тереза Ревэй - Жду. Люблю. Целую
Аксель подошел к дому и, стиснув зубы, нажал на кнопку звонка. Пожилая женщина с полными щеками открыла и с опаской посмотрела на него.
— Что вам угодно, молодой человек?
— Господин Айзеншахт дома?
— Вы по какому вопросу?
— Я должен с ним поговорить.
— Вы ошиблись адресом.
Она была готова закрыть дверь.
— Скажите, что приехал его сын.
Совершенно не удивившись, она внимательно посмотрела на него, словно ища внешнее сходство. Для немцев давно стало привычным, что люди ходят по домам, разыскивая своих родственников. Советский Союз стал партиями отпускать военнопленных. Муж, брат, сын, просто родственник или старый друг внезапно оказывался на пороге дома без предупреждения, истощенный, пугая своей худобой детей и приводя в отчаяние жен. Много было беженцев с восточных территорий, которые набивались до отказа в поезда, особенно те, что шли в баварском направлении. Часто можно было услышать жалобы коренных жителей на то, что эта местность превращается в сплошной лагерь беженцев. Каждый мог ожидать и хороших, и плохих вестей — вечером, или утром, или в разгар дня — в любое время суток. Не каждому понравится, когда прошлое рухнет ему прямо на голову. «Что подумает обо мне отец?» — с иронией спросил себя Аксель.
— Подождите минутку, — сказала гувернантка перед тем, как захлопнуть дверь перед его носом.
Аксель едва удержался, чтобы не ударить по ней ногой. Он сел на ступеньки крыльца и закурил сигарету. У него было пусто в голове. «Вот кретин, дал Наташе себя уговорить», — в который раз сказал он себе, не переставая восхищаться талантом своей двоюродной сестры, любовницы советского офицера, убеждать окружающих. Скорее всего, она хорошая любовница, хотя, конечно, ни о чем подобном они не разговаривали. Просто Аксель был уверен, что так оно и есть. По крайней мере, любовница преданная. Наташа, казалось, сама себе удивлялась. Он даже заметил в ее взгляде гордость. Браво преступившим запреты, поверившим в невозможное! Аксель уважительно относился к такому порыву, но он не мог даже представить, что случится, если об их связи станет известно. Особенно это было опасно для мужчины, имя которого она ему отказалась назвать.
— Прошу вас, входите.
Аксель не спеша докурил сигарету, раздавил окурок каблуком. Его сердце билось учащенно. Он нервничал, возбуждение заставляло его тело напрягаться.
Вестибюль был отделан деревом. Красивая лестница вела на второй этаж. Он вдыхал запах свежей краски и корицы. Его отец всегда любил сладкую выпечку. Гувернантка проводила его в салон с гармоничным декором, с выходом на большую террасу перед садом и лесом на заднем плане. Книжные полки, тянущиеся вдоль стены, были заполнены лишь наполовину. Кресла были глубокими, ковры, свернутые в рулоны, все еще стояли в углу. Дом был приятным, уютным и теплым. Аксель прекрасно понимал, что интерьер создавался так, чтобы всякий, кто оказывался здесь, чувствовал себя легко и непринужденно.
— Аксель, ну вот и ты! Долго же ты ко мне добирался!
Голос был глубоким, с акцентом, свойственным немцам из северных областей, будто чеканившим слова. На несколько секунд Аксель закрыл глаза. Он был напряжен, и этот угадывающийся в словах отца упрек вызвал у него желание убежать. Он повернулся и посмотрел ему в глаза. Отец выглядел все таким же собранным и уверенным в себе, как и когда-то. На нем был элегантный серый костюм. Волосы его поседели, он теперь носил очки в черепаховой оправе.
— Стоило меня предупредить о своем приезде. Я бы тебя встретил. Чем тебя угостить? Кофе? У нас еще остались свежие пирожные от завтрака. Ты ведь проголодался. В твоем возрасте всегда хочется есть.
Аксель не удивился бы, если б узнал, что отец догадывается об истинной цели его визита. Он относился к тому типу людей, которые выходят из чрева матери в защитной броне и военной каске. Едва родившись, он уже был взрослым, был уверен в своих силах и возможностях. Он никогда не знал сомнений отрочества, сердечных томлений и стыдливости.
Курт подошел к сыну и обвел рукой салон.
— Думаю, ты простишь мне этот беспорядок. Как видишь, я еще не до конца обустроился. То же самое творится в моей городской конторе. Везде одни коробки. Нужно, чтобы ты сам все увидел. Все стало делаться быстрее в последнее время. Дни стали такими короткими! Тебе нравится мой дом?
— Мама умерла, — сказал Аксель, ощущая сухость в горле.
Курт Айзеншахт замер на месте. Губы его побелели. Его охватила дрожь, и Аксель ощутил удовлетворение.
— Это очень печально.
— Да ну? — с иронией бросил Аксель. — Но разве не ты оставил ее в Берлине под бомбами, хотя до того она была в безопасности, у наших родственников? Поступок вряд ли достоин любящего супруга. С тех пор прошли месяцы и годы, но, наверное, у тебя было много других забот, и ты не мог поинтересоваться судьбой своей супруги.
Гнев накалял нервы Акселя, и гнев заставил его в первый раз возразить отцу. Он вспомнил о жутком страхе, испытываемом в конце войны. Он тогда переживал не только за себя, но и за отца: закончит ли он свои дни на виселице или выплывет, снова появится в его жизни, авторитарный, циничный, преисполненный отцовской ярости, всегда свойственной ему силы, которой Аксель не мог ничего противопоставить. «Есть столько способов предавать своих детей, — подумал он. — Оставить им мрачное наследие, пользуясь открытостью их душ, желанием быть любимыми своими родителями».
Курт Айзеншахт строго посмотрел на сына, который стоял перед ним, словно по команде «смирно». Последний раз он видел Акселя еще подростком с короткой стрижкой, надвинутой на лоб пилоткой и горящими от восхищения глазами. Это было в тот день, когда в большом зале берлинского Дворца спорта под несмолкающие аплодисменты Геббельс говорил о тотальной войне. Аксель ревел от восторга вместе с толпой.
Значит, Мариетта умерла. Аксель, наверное, удивился бы, если б узнал, что его отцу действительно было больно. Курт любил свою жену. Ее дерзость и особенная манера держаться всегда восхищали его. Понятно, что никто из них никогда не заблуждался относительно истинных причин их брака. Курт женился на Мариетте из-за ее красоты и аристократического имени, она согласилась на этот брак, не в силах противостоять своей тяге к роскоши и деньгам, зная, что он может обеспечить ее и тем и другим. Но они все же были привязаны друг к другу, скрывая это за иронией, которая оживляла их отношения, вызывала взаимный интерес. Он знал, как обеспечить ей защиту, в которой она всегда нуждалась. В первые годы они были страстными любовниками. К своему большому удивлению, он даже никогда не испытывал желания изменять ей, хотя женщины всегда вились вокруг него. Услышав, что Мариетты больше нет, Курт Айзеншахт почувствовал, что земля качается у него под ногами.
