Тереза Ревэй - Дыхание судьбы
В экспозиции Италии восхищение вызывали люстры из светло-серого иридиевого стекла, покрытого золотой пылью, а также цветные филигранные вазы Дома Сегузо. Неподалеку от них посетители толпились вокруг коллекции кружек, отделанных стеклянными нитями, представленные Мануфактурой Барровиер и Тосо. Школа Барровиера отныне использовала в стекольном производстве бесконечные возможности плавикового шпата, и парижане были поражены буйством красок, предлагаемых венецианцами. Золотые порошки, пульверизация, переливчатые цвета… За разбушевавшейся фантазией муранских мастеров, виртуозно владеющих техникой, угадывался живой и ироничный взгляд на мир.
Но, без сомнения, наибольший ажиотаж вызывал стенд мастерских Гранди. Посетители стояли в очереди, чтобы полюбоваться новыми изделиями из стекла чиароскуро, о которых даже писали в газетах. Критики не без гордости отмечали, что единственные существующие до сих пор бокалы находятся в Версальском дворце.
Ливия с трудом пробиралась сквозь толпу. Она обернулась посмотреть, идет ли за ней Франсуа, но его перехватил президент Объединения предпринимателей стекольного производства, который что-то ему оживленно говорил, держа под мышкой папку. Она постояла в нерешительности, кусая губы, и не стала его ждать. Он обязательно догонит ее, как только освободится, а ей не терпелось увидеть свой стенд.
Из-за разговора с Франсуа она пропустила первые минуты открытия выставки. Ливия распорядилась, чтобы черный занавес, скрывавший обитые бархатом стойки, где были выставлены фужеры и рюмки, сняли за несколько секунд до начала торжества. Ее трясло от лихорадочного возбуждения. Стоявшие перед ней двое крупных мужчин загораживали стенд, и она, раздосадованная, поднялась на цыпочки.
И вдруг, следуя своим загадочным законам, толпа раздалась, освободив пространство перед ней, и она наконец увидела свои творения. Молодая женщина затаила дыхание, чувствуя себя более взволнованной, чем могла предположить.
Люди и голоса вокруг нее исчезли, и она очутилась одна перед двумя фужерами и шестью рюмками необычайной красоты, которые придумала и нарисовала сама, которым дала жизнь в сердце своих мастерских. Они были плодом ее упорства и воли, труда и сомнений. Они были наследством Гранди, упованием, настойчивым, как желание, и захватывающим, как страсть. Ради них не страшно пролить свою кровь, передавая из поколения в поколение, от отца к сыну, от дедушки к внучке как дань уважения ушедшим мастерам. Алвизе Гранди, будучи при смерти, доверил ей красную тетрадь, и однажды она передаст ее своему сыну.
Постепенно она снова вернулась в настоящее, в этот полный людей зал. С судорожно сжавшимся сердцем она стала прислушиваться к комментариям посетителей. Впервые в жизни она поняла, насколько нелегко выставлять напоказ свои произведения. После многих часов работы и такого интимного взаимодействия между душой и материалом расставание причиняло боль, но любой художник должен был учиться смирению, поскольку его творение ему не принадлежало. Чтобы оно могло жить дальше, ему следовало предоставить свободу.
Она касалась плечами посетителей, ее оттесняли в сторону любопытные, которые хотели рассмотреть ее работу поближе, но она позволяла незнакомцам толкать себя.
— Поль Клодель прав, — произнес мужчина, читавший предисловие к каталогу. — Стекло — это застывший выдох стеклодува.
— Потрясающе! — отозвался женский голос. — Никогда не видела ничего подобного. Как называются эти мастерские?
Так, взволнованная и гордая, оттесненная за пределы круга людей, образовавшегося перед ней, Ливия Гранди смотрела, как чиароскуро распространяет вокруг себя таинственную и вечную магию.
— Ты уже видела? — раздраженный прошипел ей кто-то на ухо.
Она вздрогнула и резко обернулась.
— Марко! Ты меня напугал. Что опять случилось? Твое место — у стенда великих Дзанье, а не возле скромных Гранди, — съязвила она, с блеском триумфа в глазах.
Он схватил ее за руку и хотел было куда-то тащить, но она упиралась.
— Не время для шуток, — произнес он с таким серьезным видом, что она ощутила беспокойство. — Судя по всему, ты это еще не видела. Приготовься к большому сюрпризу, дорогуша.
— Да о чем ты? Ничего не понимаю.
Ливия редко видела Марко таким серьезным. Теперь она догадывалась, что это не одна из его раздражающих попыток обольщения, которые он предпринимал во время их совместного ужина в вагоне-ресторане ночного поезда, следующего в Париж. Она в очередной раз поставила его на место, напомнив о том, что ему следовало бы остерегаться своей супруги. Ливия была знакома с Мареллой с детства и знала, что за ее беззаботностью скрывается сильный характер, что эта женщина не позволит своему мужу вести себя недостойно. Но сейчас, с нахмуренными бровями и мрачным беспокойным взглядом, Марко выглядел искренне озабоченным.
— Я тебя уже целый час повсюду ищу. Один Бог знает, куда ты опять подевалась! — Он раздраженно поднял глаза. — Я спокойно занимался своими делами, потом решил обойти стенды других участников выставки и наткнулся на баварцев. Там представлен бокал с двенадцатью ребрами и расширяющимся краем, который удивительно похож на твое драгоценное чиароскуро.
Ливия была настолько ошеломлена, что позволила увести себя без возражений. В ушах шумело. Как такое было возможно? Она ничего не понимала. Никто не мог знать формулу, даже приблизительно. Она была единственной владелицей красной тетради, с которой никогда не расставалась, и только Тино изучал состав вместе с ней.
— Прошу прощения, — извинилась она, задев черноглазую даму. — Марко, притормози, — прошипела она сквозь зубы. — Надо соблюдать приличия. Здесь тебе не Мурано.
— И поверь мне, я об этом сожалею! Иначе я даже не стал бы тебя ждать. Я нашел бы того, кто это сделал, и набил бы ему морду. И только потом выслушал бы его объяснения.
Ливия не удивлялась его агрессивной реакции. Марко без зазрения совести использовал свои права венецианца и стеклодела. Его ярость объяснялась еще и тем, что его друг Флавио не поехал в Париж.
Брат начал постепенно возвращаться к жизни. Не так давно он поступил в университет на факультет права. Когда Ливия предложила ему сопровождать ее на выставку, он поднял руки в знак возражения: «Я только начинаю привыкать к аудитории в университете, а ты хочешь, чтобы я отправился в такой город, как Париж». Поэтому Марко Дзанье взял на себя роль покровителя, хотя она его об этом не просила. Ливия прекрасно знала, что дело не только в дружеской поддержке. Этот эмоциональный сангвиник всегда будет тайно влюблен в нее, и молодая женщина вздрогнула от отвращения, сравнив Марко Дзанье с Андреасом Вольфом.
