Джессика Марч - Наваждение
Она вышла из ванны и вытерлась махровым полотенцем. Потом искусно наложила дневной макияж и принялась расчесывать свои белокурые до плеч волосы, пока они не заблестели. Затем облачилась в пару широких синих шерстяных брюк, соответствующий свитер и кашемировый блейзер.
В бюро обслуживания она заказала кофе и сдобные булочки. Когда завтрак принесли, Ники обнаружила, что так нервничает, что не может есть. Уже прошло много времени, с тех пор как они были вместе, и еще больше с того времени, когда он выказывал радость от общения с ней. Расхаживая по комнате и каждые несколько минут поглядывая на часы, она начала рассуждать: он посылал ей приглашения так же, как она их и получала со смешанными чувствами, ощущением, что они не будут приняты? Или, того хуже полагая, что она придет в восторг, как каждая женщина, которую он знал? Кумир множества тех, кто слышал его пение, он мог считать неизбежным интерес к нему и увлечение им еще одной из них.
Наконец, услышав стук в дверь, Ники кинулась навстречу. Едва увидев суровое лицо Уилла, его знакомую улыбку, она почувствовала, что у нее даже перехватило дыхание.
— Вот и пришло время, сказал он хрипло, — я уж начал думать, что ты никогда не приедешь.
— Никогда — это слишком долго, — прошептала она, уткнувшись ему в грудь.
— Эй, он засмеялся, — это звучит как название песни. Хочешь помочь мне написать ее? Он начал напевать на высоких нотах: «Моя госпожа отпустила меня опечаленным… я думал, что она никогда больше не захочет видеть меня… Она Сказала: „Дорогой, ты ошибаешься, потому что никогда — это слишком долго…“
Она рассмеялась и попросила его остановиться, но она имела в виду не это. Глупая песенка, казалось, воскресила былого Уилла, того, который поддразнивал ее и шутил над многими вещами, которые она воспринимала всерьез.
В то же мгновение Уилл отстранился и взглянул на нее.
— А ты стала другой, — сказал он. — Что ты сделала с собой? — Заметив разочарование в ее глазах, он быстро добавил:
— Ты выглядишь прекрасно, Ники, но совсем не похожа на ту, что я помню.
— Я оставила мои джинсы и рубашки в Виллоу Кросс, если ты это имеешь в виду, — сказала она с некоторой резкостью в голосе.
Уилл улыбнулся, как будто довольный ее ответом.
— Вот, дорогая, — сказал он, — вот это убеждает меня, что ты осталась прежней, хотя и выглядишь так, словно сошла с обложки журнала.
Прежде чем она успела что-то ответить, он прошел по апартаментам, разглядывая роскошную обстановку. Он выглядел тем же самым, подумала она: в куртке и джинсах из грубой хлопчатобумажной ткани. Немного похудел, но этого можно было ожидать: работа допоздна, нерегулярное питание и напряженное расписание поездок.
— Сколько ты платишь за этот номер? — спросил он. Ники была изумлена этим вопросом. С теми ли деньгами, что должен был зарабатывать Уилл, думать о стоимости пребывания в отеле?
— Я не плачу за эти апартаменты, ответила она. Все расходы по этой поездке взяла па себя «Ригал». Похоже, этот ответ не удовлетворил Уилла.
— Значит, вот как ты теперь живешь, — медленно произнес он. — Похоже, что тебя по-настоящему взяли в штаб корпорации…
— А что в этом плохого? Я, кажется, объясняла в своих письмах… Я люблю мою ферму, Уилл, но больше не в состоянии любить табак. Вот почему я пошла в «Ригал», вот почему…
— Ладно, — прервал он ее со смехом, — не будем обсуждать это сегодня. На улице светит солнце, и мы можем заняться чем-то более интересным, чем разговаривать о «Ригал Тобакко», — сказал он, беря ее за руку.
Когда они подошли к дверям отеля, она указала ему на поджидающий снаружи «бентли».
— Мне кажется, ты не захочешь воспользоваться автомобилем компании «Ригал».
— Ты угадала, — ответил он и, махнув рукой, остановил такси.
Уилл показал ей совсем другой Лондон нежели тот, что она осматривала сама. Они прогуливались по этническим районам, которые отражали прошлое английской империи: населенную индийцами и пакистанцами южную часть Западного Лондона, вдыхали ароматы Карибского моря в Брикстоне и восточную атмосферу Чайна-таун и Жерард-стрит. Они заглядывали в кипрские магазинчики в Кэмдене и восторгались исламской мечетью, величественной и безмятежной, на краю Ридженгс-парк.
Со своим музыкальным слухом Уилл легко воспроизводил любой, какой только можно было услышать в Лондоне, акцент: живой ритм «кокни», гнусавый выговор австралийцев, картавость шотландцев, утонченное произношение питомцев аристократических школ.
В одиннадцать тридцать они наблюдали смену караула перед Букингемским дворцом. В двенадцать тридцать Уилл купил булочки с сосисками и содовую у уличного разносчика и объявил, что они перекусят на открытом воздухе в Сент-Джеймском парке. Некогда частное владение Генриха VIII, теперь он был населен пеликанами и дикими птицами и был в равной мере излюбленным местом прогулок бизнесменов и влюбленных.
— Ты хочешь, таким образом, дать мне понять, что Уилл Риверс не изменился? — спросила Ники, усевшись на зеленой траве и стараясь так съесть сосиску, чтобы ни капли жира не упало на ее свитер.
— Не совсем так, — ответил Уилл, передавая ей чистый носовой платок. — Я обнаружил, что в музыкальном бизнесе чертовски много фальшивого и гнилого. И если бы это было возможно, — произнес он мечтательно, — я бы вернулся в Виллоу Кросс. Может быть, я тогда и не выпускал бы так часто альбомы. Жил бы с настоящими людьми, для которых лгать вовсе не так же естественно, как дышать. — Бросив озорной взгляд на Ники, он добавил:
— Мы с тобой не часто видимся с глазу на глаз, но я рассчитываю, что ты будешь мне говорить правду.
Ники ничего не ответила. В самом деле, заслужила ли она называться правдивой, когда так много скрыла от Уилла? И почему он вообще ожидает полной честности от всех, когда у него самого столько собственных секретов?
— Не могу сказать, что мне понравилось, когда ты говорила мне, каким ничтожеством я был, — сказал он, словно прочитав мысли Ники.
— Я никогда этого не делала!
— Ха! — Он засмеялся. — Мы сейчас говорим о правдивости. Помнишь Нэшвилл?
Ники вздрогнула. Да разве могла она забыть?
— Как бы то ни было, — продолжал Уилл, — я думал о том, что ты сказала. Я с ума сходил по тебе, но я знал, что ты не из того сорта людей, которые что-то говорят без оснований. И я понял, что было что-то не правильное в том, как я цеплялся за Бет.
Он произнес имя своей утраченной любви с такой нежностью, что Ники ощутила укол ревности. В то же время она была польщена, что Уилл думал о ней, когда они были в разлуке, и тронута, что он хотел поделиться с нею своими воспоминаниями.
— Мне было всего лишь пятнадцать, когда я встретил Бет, — рассказывал он, — но я знал, что она та самая, кого я хотел. — Просто и проникновенно он говорил о своей первой невинной, сдержанной и неумирающей любви к девушке, пленившей его сердце. Мы всегда говорили «навсегда». И не знали, что все кончится так скоро. Бет заболела лейкемией, когда ей было семнадцать. Она так отчаянно боролась, Ники! — продолжал Уилл надломившимся голосом. — Она так хотела жить!.. Господи, а как я хотел, чтобы она жила! Но она умерла перед самым окончанием школы… Ее похоронили в том платье, которое она должна была надеть на выпускной вечер… Розовом с оборками… — Уилл словно удалился куда-то, его повлажневшие глаза блуждали где-то далеко за деревьями и цветами.
