Дженнифер Уайнер - Хорош в постели
Джой не спала, смотрела во все глаза, сияла, словно понимая, что она в центре внимания и столько людей собралось здесь ради нее. Нифкин тихонько сидел у моих ног.
– Начнем? – спросила рабби и произнесла короткую речь об Израиле и еврейской традиции, о том, что Джой с радостью примет религия, законы которой оставлены нам Авраамом, Исааком и Иаковом, а также Сарой, Ребеккой и Лией. Она благословила Джой, прочитала молитвы над хлебом и вином, смочила тряпочку в кошерном вине и приложила к губам Джой.
– O-o-x – отреагировала кроха, и все рассмеялись.
– А теперь, – продолжила рабби, – мать Джой, Кэндейс, расскажет, как она выбирала имя.
– Я многое узнала за этот год, – начала я, глубоко вздохнув. «Не плачь», – приказала себе. – Я узнала, что многое в жизни происходит не так, как ты планируешь, как тебе того хочется. И я узнала, что, если что-то пошло не так, совсем не обязательно, что тебе удастся все исправить, вернуть на круги своя. Я узнала, что сломанное так и останется сломанным, что человек может попасть в беду, но должен надеяться на лучшее, если есть люди, которые его любят. – Я замолчала, провела рукой по глазам. – Я назвала мою девочку Джой, потому что она моя радость, мое счастье, и она названа Лией в память об отце ее отца. Его среднее имя было Леонард, и он был удивительным человеком. Любил жену, любил сына и, я знаю, любил бы и Джой.
Все. Я плакала, Одри плакала, мать и Таня держались за руки, и даже Люси, которая обычно не выражала эмоций («Это все прозак[79], – объясняла она), вытирала слезы. Рабби наблюдала за всем этим с недоуменной улыбкой.
– Так когда мы будем есть? – наконец спросила она. После бубликов и салата с белой рыбой, после пирожков и яблочного торта, после того, как мы открыли коробки с подарками и пятнадцать минут убеждали Макси, что Джой; конечно, чудесный ребенок, но жемчужное ожерелье сможет надеть только на восемнадцатилетие, после того, как мы убрали оберточную бумагу и остатки еды, после того, как Джой и я немного поспали, Питер, Джой и я отправились на берег реки дожидаться окончания столетия и тысячелетия.
Я чувствовала, что новое тысячелетие принесет мне немало радостей. Фильм по моему сценарию готовился к запуску в производство. Мой вариант статьи «Любить толстушку» вышел в ноябрьском номере вместо рубрики Брюса. Ответственный секретарь сообщила мне, что такой лавины откликов они никогда не получали. Все женщины, которые ощущали себя слишком толстыми, слишком маленькими, слишком страшными или странными, чтобы соответствовать господствующим в обществе стандартам, хвалили мое мужество, порицали эгоизм Б., делились собственными историями о том, каково быть нестандартной женщиной в Америке, и слали наилучшие пожелания крошке Джой.
– Это что-то невероятное, – говорила ответственный секретарь, описывая мешки почты, а также детские одеяла, детские книжки, плюшевых медвежат, иконы и счастливые талисманы, которые присылали в «Мокси». – А вы не думали о том, чтобы писать нам постоянно? – Она уже все спланировала, им нужны ежемесячные донесения с фронта, который держит мать-одиночка, события в моей жизни и жизни Джой. – Я хочу, чтобы вы писали нам, каково это – жить в вашем теле: работать, ходить на свидания, сочетать встречи с друзьями с материнскими обязанностями.
– А как насчет Брюса? – спросила я. Я пришла в восторг от предложения сотрудничать с «Мокси» (и восторг этот только увеличился, когда мне сказали, сколько будут платить), но мысль о том, что мои статьи каждый месяц будут появляться рядом со статьями Брюса, в которых он будет делиться с читательницами подробностями своей сексуальной жизни, а я – рассказывать о смене подгузников и примерке купальника, не радовала.
– Контракт с Брюсом на следующий год не продлен, – отчеканила она. Меня это более чем порадовало, и я тут же согласилась на все ее условия.
Декабрь я провела, обустраиваясь в новой квартире и в новой жизни. Не напрягалась. Проснувшись утром, одевалась сама, одевала ребенка, брала Нифкина на поводок сажала Джой в коляску и шла в парк, сидела на солнышке. Нифкин играл с теннисным мячом, соседи любовались Джой. Потом я встречалась с Самантой, чтобы выпить кофе, привыкала быть на публике, среди автомобилей, автобусов, незнакомцев, всего того, чего научилась бояться, когда Джой очень уж резво ворвалась в этот мир.
Попутно я нашла себе психотерапевта: милую женщину в возрасте моей матери, располагающую к себе, с неисчерпаемыми запасами бумажных салфеток, которая совершенно не обеспокоилась тем, что первые две сессии я плакала без остановки, а на третьей рассказала, как отец любил меня и как я обиделась на него за то, что он нас бросил, вместо того чтобы вести речь о более насущных проблемах.
Я позвонила Бетси, моему редактору, и мы договорились о том, что я буду принимать участие в некоторых больших проектах, работая в основном дома. Я позвонила матери, и мы четко условились: я и Джой приезжаем на обед каждую пятницу, ночуем дома, а утром идем плавать в Еврейский центр. Джой совершенно не боялась воды, плескалась, словно маленькая уточка.
– Я ничего подобного не видела, – скрипела Таня, глядя, как Джой молотит ручонками по воде, в очаровательном розовом купальнике с оборочками на попке. – Она будет плавать как рыба.
Я позвонила Одри и извинилась... ну, насколько смогла, в коротких промежутках между ее извинениями. Она извинялась за поведение Брюса, за то, что он не поддержал меня, а больше всего – за свое неведение, потому что иначе она заставила бы его вести себя как должно. В чем, конечно же, не преуспела бы. Нельзя заставить взрослого человека делать то, что он не хочет делать. Но этого я ей не сказала.
Зато сказала, что буду горда, если она сыграет свою роль в жизни Джой. Она спросила, очень нервно, не собираюсь ли я позволить Брюсу принять участие в судьбе Джой. Я ответила, что нет, но добавила, что жизнь не стоит на месте и многое меняется. Годом раньше я не представляла себя с ребенком на руках. Так что кто знает? Может, через год Брюс придет на бранч или на велосипедную прогулку и Джой будет звать его папой. Все возможно, не так ли?
Брюсу я не позвонила. Думала и думала насчет этого, обсасывала со всех сторон и в конце концов решила, что не могу. Я по-прежнему слишком сильно злилась на него. Поэтому оставалось лишь надеяться, что со временем злость эта поутихнет.
– Так ты с ним вообще не говорила? – спросил Питер, шагая рядом со мной. Коляску Джой мы катили вместе.
– Ни разу.
– И ничего о нем не слышала?
– Да нет... что-то слышала. Система очень сложная. Одри говорит матери, мать – Тане, Таня – всем остальным, в том числе и Люси, которая обычно и вводит меня в курс дела.
