Людмила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
— Вот, шельмец, про меня — ни слова! И снял со спины, — сокрушался Штеллерман. — Но не бойтесь этой «антирекламы». Я на этом деле собаку съел. Вот увидите — клиентов у вас не убавится.
Динстлер заметил, что на фото он одет в белый халат, а Ванда танцует если возможно, и с Вальтером, то уж, наверняка, не в том платье, что была на рождественском празднестве.
— Что-то здесь вообще не сходиться, — пожал Динстлер плечами. Вальтер улыбнулся:
— Я знаю на личном опыте, что иногда лопаты стреляют, а пуговицы фотографируют, в то время как «Nikon» этого шельмы всего лишь работал мигалкой. Ну это потому, что в нем вообще не было пленки. — Он выразительно посмотрел на Доктора, объясняя тем самым трюк со статьей.
— Конечно, Йохим, ты бы хотел сенсационных сообщений — ведь ты же имеешь полное право гордиться своим открытием. — Натан-Вальтер пожал плечо задумчивого Динстлера. — Но знаешь, даже крупная игра не стоит свеч. Мы постараемся, не умоляя значения твоего дела, обойтись «малой кровью», то есть — совсем небольшим количеством «свеч».
Тогда Динстлера несколько обидел тон Натана, но теперь он твердо знал: «Стоит! Стоит! Эта игра стоит. Да всей моей жизни — стоит!»
Он замер у входа в сад, сжав руку Ванды. Они только что вернулись, «оставив» в санатории дочь, а здесь уже резвилась и смеялась чужая девочка, привезенная Франсуаз. В ослепительно белом пространстве сада, припорошенного легким снежком, колокольчиком заливалась малышка в белой заячьей шубке и вязаной шапочке с большим помпоном, из-под которой падали на плечи и спину невероятно густые черные локоны. Девчушка остановилась, увидев появившихся взрослых и вдруг ринулась к ним, косолапя высокими сапожками. «Папа! Папа, — снежок — на!» — протянула она мужчине зеленое жестяное ведро, наполненное снегом.
— Нина! Детка моя, не трогая дядю. Это наш доктор, — подоспела Франсуаз, протягивая Динстлерам руку. — Ну вот вы и вернулись. Пришлось оставить Тони в лечебнице? Я очень, очень сочувствую. Но там, говорят, хорошие врачи. — Успокаивала она Ванду, направляясь к дому. И Ванда здесь, в своем пустынном саду, почувствовала себя как на киноплощадке, в ярком свете юпитеров, в прицеле следящих за каждым жестом камер.
Доктор взял «чужую» девочку на руки, сжав теплую ладошку, вылезшую из влажной, качающейся на резинке варежки, чтобы погладить ее щеку.
— Доктор, не поднимайте Нину, она тяжелая, — раздался властный голос Франсуазы, и он опустил на дорожку дочь, глухо чувствуя, что начинает ее терять.
Дома за обедом с семейством Штеллерманов, ставших компаньонами, Ванда молча копалась в тарелке, боясь поднять глаза. Ощущение слежки не проходило, хотя она уже знала, что Штеллерманы друзья. Тогда кто шпионит, коверкая их жизнь? Из-за чего вообще эта мучительная, заходящая все дальше игра?
— Дорогая, ты должна поесть немного, — обратился к жене Динстлер. Перестань грустить. Тони в руках хорошего специалиста.
— А ваша Нина — чудо! — Ванда с грустной улыбкой обратилась к Франсуазе. — Такая редкость — голубые глаза и эти черные, невероятно густые волосы. Откуда?
— Муж моей племянницы — испанец, она же сама — наполовину шведка голубоглазая блондинка, вроде вас, Ванда. Но только совсем плоская — все же это слишком — сорок два килограмма при росте сто семьдесят два! Кожа да кости. Манекенщица. Мордочка, правда, очень славная — Нина в нее… Но ребенком заниматься им совсем не когда — карьера.
— Ванда, ешь сейчас же. Я заметил — ты уже три дня постишься. Или тоже в манекенщицы метишь? Франсуаза, скажите моей жене — вам она поверит ей совершенно ни к чему худеть! — Готл явно наигрывал оживление.
— Нет, милый, это не диета. Меня просто мутит. Дело в том… — у нас будет ребенок, — Ванда выбежала из-за стола и разрыдалась, отвернувшись к окну.
— Ну что вы, дорогая, эта такая радость! — поспешила к ней Франсуаза. — Мы поздравляем! Вот и Готтлиб явно ошеломлен новостью.
12
…И началось мучение. Дочь жила рядом, она бегала, играла, хныкала, требуя маму и недоуменно таращила глазки на Динстлера, вопросительно зовя его «дядя?» Они не знали как вести себя на людях и наедине; играть во все это было просто невыносимо.
Готтлиб облегченно вздохнул, получив приглашение на «ответственную консультацию» в «Медсервис». Возможно, там уже что-то придумали.
Он прибыл на машине по указанному адресу: небольшой городок, частный дом, пустой голый сад. Позвонил в запертую дверь — никто не откликнулся. Обошел дом, пытаясь заглянуть в наглухо закрытые ставнями окна — напрасно. Дом производил впечатление покинутого. «Т-а-а-к. Опять какие-то штучки… Но ведь вызов пришел через Натана…» — сомневался Динстлер, прикидывая возможность ловушки. На дороге скрипнули тормоза и в аллее мокрых деревьев появился мужчина: раскосые, монголоидные глаза, прямая блестящая челка, падающая до бровей.
— Привет, док, простите за «шутку». Я должен был убедиться, что за вами нет хвоста, — улыбался Луми, протягивая руку. — Все чисто — поехали! Держитесь от меня как можно дальше, а когда я остановлюсь, притормозите на расстоянии.
Они с пол часа петляли по альпийским дорогам и наконец, остановились.
Вслед за Луми Динстлер поднялся на крыльцо небольшой виллы, уединенно стоящей на склоне холма и вошел в комнату. Открывший им дверь молодой высокий мужчина приветливо кинвул:
— Нам придется с вами хорошенько познакомиться, Готтлиб. И подружить.
Динстлер во все глаза рассматривал собеседника, поминутно потирая лоб, будто пытаясь смахнуть наваждение — голова шла кругом, это было просто сумасшествие. Иван Йорданов, болгарин с немецкой примесью, 1944 года рождения, рост 185, вес 75, близорук, холост, сутул. Узкое, красивое, южного типа лицо, упрямый подбородок, темные глаза смотрят открыто и весело.
— Иван, пожалуйста объясните, зачем это все вам? Изощренная игра с опасностью? Психологическое извращение, требующее новых нервных допингов, риска…?
— Увы, все намного прозаичней и увлекательней. Не скрою, рискованность ситуации меня вдохновляет. Я игрок и достаточно тщеславен. Вплоть до сего момента я серьезно занимался наукой и не намерен ее бросать. Я биолог и, кажется, с фантастическим уклоном — мне хочется обогнать время…
— Вы что, изучили мое «личное дело» и аттестации психоаналитиков? ухмыльнулся Динстлер. — В основном, вы рассказываете про меня.
— Я действительно много знаю о вас. Поэтому добавлю — у меня довольно серьезные достижения в спорте — я бегаю, плаваю, отлично стреляю, могу подняться по отвесной скале и положить на лопатки почти любого, хотя никогда не был профессионалом. Я легко схожусь с людьми, умею хитрить, выслеживать и даже — быть безжалостным. Я — скорее человек действия.
