Маргарет Пембертон - Грехи людские
– Нет трудных музыкальных произведений, Элизабет. Все зависит от опыта, от квалификации пианиста.
Она улыбнулась, понимая его правоту. Ей доставляла удовольствие сама мысль о том, что она опять работает, серьезно занимается музыкой и, возможно, добьется больших успехов.
– Вы придете завтра? – спросил он, провожая Элизабет до двери.
– Я буду приходить ежедневно, – ответила она, и ее прекрасное лицо в эту минуту очистилось от следов душевных мук. Она чувствовала себя уверенно, голова была ясной.
– Но запомните, – предупредил он, – запомните, что во время концерта следует думать о темпе: он не должен быть слишком медленным, в противном случае произведение развалится на ряд обособленных фрагментов. Но и слишком быстрый темп не подойдет – в этом случае все звучит отрывисто. – Он улыбнулся и стал похож на гнома. – До завтра. Всего хорошего.
Как всегда во второй половине дня, на улицах было полно народу. Она отправилась к парому, чтобы оказаться в Виктории. На душе у нее полегчало. Жизнь больше не казалась ей грудой разбитых черепков. Она обретала смысл и форму, и у Элизабет исчезло чувство, что ее судьбой распоряжается кто-то посторонний. Она сама решала, что делать, как поступить, и от этого возникало приятное чувство свободы.
Когда Элизабет входила в больницу, она ощущала давно забытое чувство уверенности и полноты жизни. Широкая юбка цвета нильской воды шелестела, приятно касаясь ее ног.
– Как себя чувствует сегодня мистер Эллиот? Ему лучше? – спросила она дежурную медсестру.
Та чуть заметно приподняла бровь. Именно" потому, что миссис Гарланд пришла так поздно, а не появилась с самого утра, мистер Эллиот категорически потребовал, чтобы его выписали еще до обеда.
– Если не обращать внимания на его выходки, все остальное более или менее, – сухо заметила она.
Элизабет улыбнулась. Да, Риф-пациент был явно не подарок.
– Я могу его увидеть?
– Чем скорее, тем лучше, – ответила медсестра. – Но если он будет настаивать на немедленной выписке, постарайтесь его переубедить. Ему следует полежать у нас еще по крайней мере неделю.
Элизабет понимающе кивнула и пошла в палату Рифа.
При звуке открываемой двери он тотчас же обернулся.
– Ну и как прикажешь это понимать, черт побери?! – Но по его взгляду Элизабет поняла, что его гнев не вполне искренний. Глаза Рифа радостно лучились, он был несказанно рад наконец-то увидеть ее. – Проклятие, уже почти шесть часов вечера!
– У меня было много дел, – ровным голосом сказала она, подходя и чинно усаживаясь на край венского стула рядом с больничной койкой.
– Ближе, женщина! – рявкнул он. – Так, чтобы я мог до тебя дотянуться!
Она подчинилась его требованию, и, несмотря на то что он лежал под капельницей, а его грудь была плотно забинтована, некоторое время им было не до разговоров. Когда же она наконец сумела оторваться от Эллиота, то неуверенно сказала:
– А у меня есть для тебя новость.
– Я знаю.
Она сидела на краю его постели, и он не выпускал ее ладони из своих рук.
– Адаму все про нас известно. Элен рассказала мне. В облике Рифа читалось нескрываемое удовлетворение.
Элизабет отняла у него свои руки, поднялась и отошла к окну.
Брови Рифа сошлись на переносице.
– В чем дело, Лиззи? Все равно рано или поздно он обязательно бы узнал. В чем же дело?
– Я не хотела обрушивать на него это известие так внезапно, это было ужасно... – Она немного помолчала, затем добавила: – Я ушла от него. У меня не было выбора. Теперь я снимаю номер в «Пенинсуле».
В душе Риф ликовал, но вовремя сообразил, что Элизабет далеко не все ему сказала, и замер в ожидании.
Наконец она обернулась и взглянула ему в глаза. Падавший в окно солнечный свет серебрил концы ее волос.
– У меня будет ребенок, – просто произнесла она. Риф даже не спросил, от кого. Да в том и не было нужды.
– Ну ты и чертовка! – восторженно воскликнул он. – Ну-ка иди поближе, чтобы я мог поцеловать тебя.
На ее губах появилась робкая улыбка.
– Ты рад?
– Подойди поближе, сама узнаешь! – сказал он, протягивая свободную руку. Он сгреб Элизабет в объятия и притянул к себе. – Но почему, скажи на милость, ты вдруг решила перебраться в «Пенинсулу»? Нужно было прямиком ехать на мою квартиру!
– Нет, – сказала она и чуть заметно отстранилась, – нет, Риф, я пока не собираюсь переезжать к тебе.
Он уставился на нее как на сумасшедшую.
– А в чем дело? Или моя квартира слишком велика?
Элизабет отрицательно покачала головой.
– Размеры тут ни при чем. Дело в том, что я не хочу поступать скоропалительно: только что ушла от Адама – и тотчас же перебралась в дом другого мужчины. Не знаю, поймешь ли ты...
– Ничего не понимаю, – нахмурившись, признался он. – Я хочу, чтобы ты была со мной постоянно, каждую минуту, непрерывно. Ты ведь тоже хочешь всегда быть со мной? У нас будет ребенок. И тем не менее ты будешь жить в «Пенинсуле», а я – в своей квартире. Что за глупость!
Она так и думала, что Риф не сумеет ее понять.
– А я не считаю это глупостью, – негромко сказала она, – потому что мне это нужно.
– Что нужно? Спрятаться от всех? – мрачно поинтересовался он. – В таком случае я в этом тебе не помощник.
Она улыбнулась.
– Как бы там ни было, а тебе придется смириться с моим решением.
Весь ее облик дышал такой уверенностью и решительностью, что Риф понял: спорить бессмысленно. Во всяком случае, спорить теперь.
– И как же ты со всем справишься? – поинтересовался он, вспомнив о ее ахиллесовой пяте. – «Пен» – очень дорогой отель, разорит кого угодно. Адам вряд ли будет оплачивать твои счета, да и я не собираюсь этого делать.
Улыбка Элизабет стала еще шире.
– Никому из вас не придется за меня платить, если уж на то пошло, – с явным удовлетворением произнесла она, чувствуя, что возможность произнести подобную фразу улучшила ее настроение. – Отец оставил мне достаточно средств, чтобы я смогла позволить себе некоторые удовольствия.
– Черт бы его побрал в таком случае! – воскликнул Риф, и его глаза опять недобро сверкнули.
Он почти не сомневался, что отказ Элизабет переехать к нему будет приятен Адаму Гарланду. Вообще-то независимая в финансовом отношении женщина, которая вольна поступать, как ей вздумается, – та еще штучка. А судя по всему, Элизабет собиралась жить так, как ей хотелось.
– А кто был твой родитель? – с любопытством поинтересовался Риф. Элизабет несколько раз рассказывала ему об отце, но ни разу почему-то не назвала его по имени.
– Джером Кингсли.
Риф нахмурил лоб, стараясь вспомнить.
– Кингсли... Кингсли... – пробормотал он себе под нос. Внезапно его лицо просияло. «Ах, ну да, конечно! Тот самый Джером Кингсли, которого в тридцатых годах считали на редкость удачливым финансистом. Неудивительно, что Элизабет не слишком-то переживала по поводу оплаты счетов в "Пенинсуле"». – По крайней мере, – сказал он, притягивая Элизабет к себе, – ты выходишь за меня не из-за денег.
