Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее
Может быть, то, что сейчас, это и есть счастье-константа? А оно, конечно, совсем другое… Вот Толя приехал за нами в Крымское Приморье — сам успел побыть там всего полдня… Вот не спал со мной в поезде — самолетом я уже не решилась лететь, а в самом лучшем феодосийском поезде, на который удалось взять билеты, — не открывались окна… Вот я вижу его утром и вечером. И снова утром и вечером… Мне спокойно, хорошо, не страшно. Он симпатичный, он очень приятный, он добрый и так старается расположить к себе Варьку… Что же не дает мне покоя? Мысль, что все слишком спокойно? Или что я чуть-чуть лукавлю? А может, я просто не умею общаться с близким мне мужчиной, я никогда в жизни так много не разговаривала с тем, от которого бежали мурашки по спине… Или мурашки бежали оттого, что каждый день был как последний?
Глава 19
Когда в августе мы вернулись из экспедиции, Толя уже перевез все вещи в нашу новую квартиру. Мне оставалось чуть более полутора месяцев до родов, рожать я собиралась в срок. По первой беременности я четко знала — будет так, как я хочу, просто надо быть очень уверенной и беречь себя от всего, что мешает главному.
Живот стал давить, и я спала все меньше и меньше. Я решила — самое время попробовать приучить Варю к ее собственной комнате, в Крымском Приморье это не получилось. Когда Толи не было, мы по-прежнему жались друг к другу и днем и ночью.
В квартире, которую Толя купил «по случаю», было ни много ни мало пять отдельных комнат, не считая двух темных, из которых мы решили сделать кладовку и гардеробную. Светлое капиталистическое будущее снова с угрожающей скоростью стало наваливаться на меня. Помня предыдущий плачевный опыт, я решила сразу в него поверить, в его реальность и необыкновенную надежность. Ведь тогда, с Сашей — я до конца не верила. Может, потому ничего и не состоялось?
Я ходила по новой квартире как во сне. Да, все точно так, как я нарисовала. Так сшиты шторы, именно там стоит диван, который я отметила крестиком в журнале «Мебель для вас», и так висят именно те шкафчики на кухне…
Перед отъездом мы посвятили два воскресенья тому, что точно выбрали обои и другие материалы для оформления квартиры. Если бы у меня было время, я бы выбирала четыре воскресенья, восемь, шестнадцать… Но определиться — и абсолютно точно — надо было всего за два Толиных выходных и неделю, что была между ними. Мне очень помогала Варя, обладающая врожденным тонким вкусом и просто пока еще детским чутьем к истинно красивому. Мы с утра до вечера листали журналы, сидя в парке на скамеечке, и отмечали то, что нам нравилось. Я старалась не вспоминать, что я напланировала в той, несостоявшейся, другой жизни. Но скорей всего, часть своих проектов все-таки использовала.
Мы ходили с Варей из комнаты в комнату, ахали и охали, трогали обои, которые сами и выбирали, но они оказались такие красивые, такие приятные на ощупь, напоминающие тонкую замшу-нубук, открывали-закрывали высокохудожественные двери со вставками цветного стекла, садились на кресла и диваны, включали хитрыми сенсорными выключателями свет.
Затем Варя спросила:
— А потом мы соберем вещи и опять уедем?
Это было так неожиданно, что я даже не сразу поняла.
— Почему, Варюша?
Вероятно, взрослый человек, которого обманывали столько, сколько Варю, сказал бы «по определению». А она ответила:
— Так ведь всегда бывает…
— Я не знаю, Варюша, — жестоко и честно сказала я. Так все-таки, наверно, лучше.
Деревенские дети рано узнают, как проходит случка крупного рогатого скота и как родятся поросята. Городские — как другие тетеньки звонят по телефону и, напоровшись не на папу, тонким голосом спрашивают: «Это парикмахерская?» И тут же перезванивают ему на мобильный. И папа бежит с трубкой подальше, воровато оглядываясь и улыбаясь: «Это — налоговая!.. Вот черт!..»
Я не знала, как сказать Варе, что она теперь будет спать одна. Первые ночи я промучилась, ходила, смотрела — как она. А она — спала себе и спала. Ей так нравилось, что у нее теперь своя комната, своя постель. Вечером укладывала кукол, сама прикрывала шторы, включала ночник и ложилась, приготовив книжку, которую я ей почитаю… Утром, когда я ее будила, Варя, как и раньше, просила меня чуть с ней полежать, что я и делала с большим удовольствием, пока Толя фыркал и пел в ванной.
Вечером тоже, как обычно, я прикладывалась рядом с ней и изо всех сил старалась не заснуть. Но вот что удивительно. Раньше я часто старалась не уснуть — хотела посмотреть фильм, или поработать, или позвонить кому-нибудь, поговорить о взрослом, чтобы она не слушала… Но я практически всегда засыпала. Теперь же я находила в себе силы, чтобы перебраться в другую комнату, где богатырским сном спал Толя. Вот если через несколько лет он по-богатырски захрапит…
Вообще-то, бросая Варьку одну на ночь, я собиралась спать сидя и одна, как и было семь с половиной лет назад, когда я ждала ее появления на свет. Но муж Толя изъявил горячее желание спать сидя вместе со мной. Так мы и делали. Он, конечно, сползал ночью в обычную позицию спящего, а я сидела опершись спиной — не о спинку дивана, как раньше, а удобно устроившись рядом с ним.
Мне очень хотелось поделиться с кем-нибудь, как интересно все-таки выходить замуж, но я так и не нашла, кому бы это рассказать. Маме? Ольге? Нет, конечно. Нельке… Тоже нет, она как раз страдала из-за очередного увлечения своего Федора, очень стараясь, чтобы он не понял причину ее страдания…
Толя еще спал. А я лежала, вернее, полусидела-полулежала, рассматривая его спящего, и вдруг увидела, что он тоже смотрит на меня сквозь ресницы. Я смутилась и прижалась щекой к его огромному локтю.
— Ты знаешь, как странно, — сказала я. — Мне ведь всегда нравились небольшие мужчины.
Я не стала говорить, что некоторые из них были маленькие скорее по сравнению с ним, и без сравнения — тоже.
— Это просто природа требовала: «Рожай, Лена, рожай мальчика и люби его!» А ты все низкорослого мужчину полжизни пестовала, вместо того чтобы двенадцать мальчиков за это время родить…
Я засмеялась:
— Но я любила его, Толя. Я имею в виду Александра Виноградова. Ты сможешь с этим смириться?
— Было бы очень жалко тебя, если представить, что всю жизнь ждала меня в тоске и неудовлетворенности. Хотя, наверно, так оно и было. Больше тебе скажу — я рад, что был только один мой однофамилец, а не три других.
Я смотрела в смеющиеся глаза Толи и не знала, стоит ли говорить ему, какой разной может быть любовь. А главное, я сама не знала, виной ли тому приближающиеся роды, или неандертальская удаль Толи, или наше с ним недавнее знакомство при обоюдном большом опыте жизни и любви, — но я действительно никогда не испытывала с Александром Виноградовым того, что испытываю каждый раз с Толей. Что не мешает мне оставаться спокойной и рассуждать о любви-константе. Чудно. Но это правда.
