Кэтрин Стоун - Иллюзии
– Я люблю тебя. – В его голосе бурлила радость. – Теперь на тебе нет одежды.
Она попыталась пошевелить руками, но цепи из маргариток держали ее. Он ласково провел рукой по ее животу, позволив пальцам задержаться на завитках мягких волос.
– Натяжение струн рождает музыку, Фрэнсис. – Он уже говорил это раньше, в Лондоне. – Ты только инструмент в моих руках. Лежи спокойно, а я буду играть. Может, получится новая мелодия.
Его умные музыкальные пальцы пробежали по животу Фрэнсис, и ноты этой гаммы рассыпались по ее телу, вызывая к жизни гармонию чувств и наслаждения. Лепестки маргариток щекотали ее запястья и лодыжки. Фрэнсис напряглась, натягивая цветочные цепи. Губы Найджела скользили по ее телу. Фрэнсис слышала шелест его одежды и звук рвущейся ткани – он раздевался, помогая себе одной рукой. Затем она ощутила тепло его кожи. Гладкая. Дразнящая. Знакомая. Подобно струне арфы, девушка вибрировала под его поцелуями. Напряжение все росло, затопляя ее горячей волной. Он слегка стегнул по ее бедрам охапкой цветов – раньше он засыпал ее алыми лепестками, – и она почувствовала, что краснеет. Жаркий румянец залил ее щеки.
В его голосе чувствовалась улыбка.
– «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, и любезна; и ложе у нас – зелень».
– Позволь мне прикоснуться к тебе, – прошептала она.
– Нет-нет. Расслабься. Ты в безопасности. Откройся наслаждению. Это для тебя. Возьми его. – Он лег рядом и поцеловал ее ухо. – «В уединенном месте он рассеет ее страхи и поцелует ее… и они обменяются цветами».
Она повернула голову, наслаждаясь прикосновением его мягких волос и вдыхая их запах.
– Это же из «Камасутры»!
– Я читал ее. – В его голосе слышался сдержанный юмор. – В Лондоне в переводе какого-то путешественника. Но, за исключением очаровательной формы и языка, не обнаружил для себя ничего нового. А сейчас помолчи. Что бы теперь ни произошло, это будет не твоя вина. Ты куртизанка. Лежи спокойно и отдайся чувствам.
Она затаила дыхание, когда губы Найджела вновь коснулись ее тела. Жаркие лучи солнца били в ее опущенные веки. Она распласталась на ложе, сделанном из мягкой ткани ее платья и нижней юбки. От прикосновения его языка волны наслаждения, подобно жарким лучам солнца, пробегали по ее телу. Фрэнсис задыхалась, судорожно втягивая в себя воздух. Сердце ее забилось еще быстрее. Она уже не могла управлять собой.
Ладони Найджела ласкали ее бедра, постепенно раздвигая их, а большой палец нежно гладил треугольник мягких волос между ними.
– Как они называют его? – спросил он. – Этот женский цветок.
– Йони, – ответила она, изнемогая от желания.
Его пальцы продолжали ласкать ее лоно.
– А можно мне поцеловать этот твой цветок – йони?
Румянец на ее щеках запылал еще ярче, но она уже таяла под его руками. Таяла, как воск на солнце.
– Да, да. Если хочешь.
– О да, – со смехом сказал он. – Хочу.
Его горячий и искусный язык ласкал нежные лепестки ее лона. Она стонала и вскрикивала, пронзенная острейшим наслаждением. Наконец его губы, пахнущие солью и мускусом, прильнули к ее губам, и она почувствовала прикосновение его плоти, твердой и нежной, как бархат, отвечающей на призыв ее увлажнившегося лона.
– Да, – выдохнула она. – Да.
Медленно, но уверенно он вошел в нее. Она почувствовала, что поддается его напору, дюйм за дюймом, и волны неизъяснимого блаженства расходились по ее телу. Несмотря на его красоту, она может ему доверять. Ему не чужды сострадание и юмор. Два лица Шивы, разрушение и созидание. Но созидание сильнее. Она может доверять ему. Она любит его.
На мгновение он застыл неподвижно внутри ее, а затем его бедра снова пришли в движение, раскачиваясь и увлекая ее за собой. Фрэнсис оторвала свои губы от его рта и принялась покрывать поцелуями его солоноватую кожу, наслаждаясь ощущением нагретого солнцем и разгоряченного страстью тела. Она любит его. Она хочет родить ему ребенка.
Он обхватил губами ее сосок и еще глубже погрузил в нее свою плоть. Она сжала пальцами его плечи. Цветочные цепи порвались, разбрасывая лепестки.
– Это было запрещено, – хриплым голосом нежно прошептал он. – Теперь ты должна отвечать за последствия.
Она радостно засмеялась и обхватила его руками и ногами, все сильнее и сильнее прижимая к себе. Его спина была мускулистой и сильной, гладкая кожа ласкала ее пальцы. Их тела слились в звенящей гармонии страсти. Она раскачивалась из стороны в сторону, терлась о него, ища наслаждения, ища то самое место, где было спрятано удовольствие, не оглушающее, а приносящее радость, ту вершину чувств, к которой она упорно стремилась. Она любила его.
Он чуть-чуть изменил позу. Она громко вскрикнула.
Где-то глубоко внутри ее рождался мощный, поглощающий все ритм. В вихре ощущений громом звучали слова Найджела: «Это для тебя. Возьми его». Затем слова стихли, мысли исчезли в безумном водовороте. Открытая и беспомощная, она провалилась в темноту, сотрясаемая накатывавшими на нее одна за другой волнами экстаза.
Он смеялся. Фрэнсис открыла глаза. Солнце окружало сиянием его волосы и его прекрасное лицо, блестящее от пота. В ярком свете летнего дня Найджел ликовал и смеялся от счастья. Фрэнсис никогда не видела его таким. Должно быть, таким он был до России – простым сластолюбцем. Нет, не простым даже в своем счастье. Это было счастье. Он излучал счастье, радовался ее наслаждению. Сердце ее растаяло.
Сладкая истома охватила все ее тело, но его плоть оставалась в ней, напряженная и дерзкая.
– Что это было, Найджел? Маленькая смерть?
– Твоя, – ответил он. – Но не моя.
Его плоть слабо пульсировала где-то глубоко внутри ее. Восхитительно. Восхитительно. Восхитительно. Ритм безумия и радости, нежности и восторга. Затем его бедра снова пришли в движение, и она громко вскрикнула.
– Тише, – прошептал он, целуя ее. – А теперь приготовься умереть снова, только на этот раз я умру вместе с тобой.
Он одел ее с такой же тщательностью, как и снимал одежду. Фрэнсис, ослабевшая и пресыщенная, сидела среди раздавленных цветов, наблюдая, с какой ловкостью он натягивает брюки и застегивает рубашку на своем гибком торсе, любовалась звериной грацией его тела.
– Ты боялся, Найджел?
– О да. Пока ты не вернула мне музыку.
– Музыку? – озадаченно спросила она. – Во время крестин?
– Задолго до этого. Я понял это, сидя в темноте в чулане. Мне просто пришлось ждать до крестин, пока не представился случай взять в руки инструмент. – Солнечные лучи блестели у него в волосах. – Чего мы боимся? Жестокости, смерти? Но бояться смерти – значит бояться жизни. Это просто две стороны одной медали. Я не позволю тебе отвергнуть меня, Фрэнсис.
