Барбара Майклз - Когда отцветают розы
— Он? — повторила Диана. — Вы говорите об останках, найденных на месте сарая? Не хотелось бы подвергать сомнению вашу версию…
— Вы хотели сказать, разрушать мои иллюзии, — поправила ее Эмили с улыбкой. — Верно, быть может, это всего лишь мои фантазии. Но не кажется ли вам, что из них выстраивается вполне логичная история? Только один из обитателей этого дома мог бы похоронить его в том месте. Кому-то здесь он был дорог. Членом семьи он не был, иначе его похоронили бы на кладбище под достойным могильным камнем. Теперь так оно и будет, хотя надгробие еще не готово. Я уверена, ее душа порадуется этому.
— Мы перезахоронили его в старом церковном дворе, — пояснил Энди.
— И положили его рядом с ней, — пропела Эмили сладкоголосо.
— О чем ты, мама? — Энди смахнул кошачий хвост с лица. — Нам неизвестно, где она похоронена. Ты захотела, чтобы он лежал рядом с…
— Конечно, — сказала Эмили. — Почему еще я настаивала именно на этом участке? Она была последним членом семьи, и там осталось много места. Ее отец надеялся, должно быть, что она выйдет замуж и у нее будет много детишек…
— Мама! — от удивления Энди принял сидячее положение. — О чем ты толкуешь? Речь идет об исчезнувшем любовнике Марты Фэйрвезер, не так ли?
— Признаться, я рассчитывала, что ты сам произведешь простейшие подсчеты, — сказала Эмили не без упрека. — Марта Фэйрвезер умерла почти двести лет тому назад, а профессор Хэндсон сказал тебе, что останки пролежали в земле столетие плюс-минус пятьдесят лет. Ты не хотел это замечать, потому что слишком зациклился на своих романтических фантазиях.
— Вот ведь черт! — едва слышно выругался Энди, глядя на свою матушку широко раскрытыми глазами.
— А вот моя версия не противоречит известным нам фактам. Я не имею права, вероятно, винить вас за вашу слепоту. Молодежи трудно поверить, что в свое время молодым был каждый. Каждый!
Энди беззвучно шевелил губами, лихорадочно соображая. Его матушка всплеснула руками от безнадежности и подошла к столу.
— Это же настолько очевидно! Как вы могли пройти мимо стольких намеков? Ну конечно, никто из вас не удосужился прочитать «Девушку из бутона розы»?
— Один из сентиментальных романов приятельницы мисс Массер? — спросила Диана. — Нет, я не читала. Уж не хотите ли вы сказать…
— Роман ей посвящен, — Эмили открыла книгу. — Читаем: «Посвящается мисс Матильде Массер, — подлинной девушке из бутона розы». Мисс Матильда обожала розы. Сад принадлежал ей; розы — выносливые растения, но за здешними кто-то еще недавно ухаживал. — Она полистала книгу и взяла альбом с обложкой из красного плюша. — Вы просмотрели фотографии — по крайней мере некоторые. А вот на эту вы явно не обратили внимания.
Это было лицо совсем юной девушки с очаровательными округлыми щечками и ослепительной белозубой улыбкой. Роскошные темные волосы пышной короной венчали ее голову. В кружева у скромного выреза платья была вплетена роза.
— Ей семнадцать на этом снимке. Он сделан в 1915 году, — сказала Эмили. — Столетие тому назад плюс-минус двадцать лет.
Память услужливо выхватила для Дианы другую фотографию — грубое, испещренное морщинами лицо старухи, опирающейся на палку. Порой жизнь оказывается более жестокой, чем смерть.
Эмили перелистала страницы.
— До первой мировой войны они пользовались в основном гужевыми повозками и экипажами на конской тяге, особенно в сельской местности. Отец Матильды был в этом смысле особенно консервативен. Свою первую машину он купил только в 1928 году.
Для Энди это было уже чересчур.
— Откуда ты можешь знать, что это его первый автомобиль?
Эмили неторопливо вынула снимок из «кармашка».
— Читаем на обороте: «Папин первый автомобиль».
Вернув снимок на место, она перевернула еще несколько страниц альбома.
— Хотела показать вам еще вот эту фотографию.
— Эту я заметил, — сказал Энди. — Очень хороший снимок сарая. По-моему, его сделал профессиональный фотограф.
— Снимок был сделан по случаю окончания постройки сарая, — сказала Эмили.
— Тоже надпись на обороте, я полагаю? — пробормотал Энди.
— Угу, и еще там есть имена запечатленных на нем людей, — указательный палец Эмили уперся в мужчину, находившегося в центре группы на снимке. — Это Папа — законный владелец сооружения. Рядом — его жена, на полшага позади, как было принято в то время. С другой стороны Матильда. Этот маленький мальчик — брат Матильды. Он умер несколько лет спустя от гриппа во время страшной эпидемии, что разразилась после войны. Остальные — прислуга и наемные рабочие.
Ее палец скользнул по напряженно застывшим фигуркам — белым и чернокожим, поварихе и горничным, работягам-поденщикам — и остановился.
— Его звали Тадеуш Варановски.
— На обороте снимка, — повторил Энди, как попугай.
— Да, все на обороте. Его имя подчеркнуто и отмечено маленькой звездочкой. Взгляните, — она подала Диане увеличительное стекло.
Под лупой лицо словно выпрыгнуло из общего ряда, слегка размытое увеличением, но отчетливо видное. Замороженная напряженность поз остальных на нем была не видна — он стоял совершенно непринужденно, показывая из-под усов белозубую улыбку. Выглядел он очень молодо. Вероятно, усы призваны были придать ему солидности, но из этой затеи явно ничего не вышло.
— Он был подмастерьем у плотника, — сказала Эмили. — Это тоже написано сзади, но только я думаю, что Матильда здесь несколько ему польстила. Это чернорабочий, кочевавший из штата в штат. Такого имени не значится в архивах нашего округа. Иностранец, иммигрант, абсолютно не пара дочери хозяина дома, это уж точно.
Энди все еще пытался выдвигать последние возражения:
— Как же его тело могло оказаться под полом сарая, который он сам и помогал строить? Хотя, быть может, с ним расправился какой-нибудь другой рабочий и спрятал труп там…
— Это вполне вероятно, — согласилась Эмили, — но я не думаю, что все случилось так. Если видения Дианы имеют под собой реальную почву, она тайком выбиралась по ночам из дома, чтобы встречаться с ним. Рано или поздно — если только это уже не произошло к тому времени — драгоценный цветок, самое дорогое, чем обладает девушка, — стал бы его добычей. Так должен был видеть ситуацию Папа, а теперь представьте, как реагировал бы Папа-южанин, узнав, что цветок девственности его дочери сорван рукой низкорожденного иммигранта.
Диана передвинула лупу. Теперь на нее смотрел Папа, не делая себе труда улыбаться. Самоуверенность и властность, запечатленные на этом лице, никогда, должно быть, не подвергались сомнению, и меньше всего — теми женщинами, чьими судьбами он полностью распоряжался, как какой-нибудь восточный деспот.
