Мери Каммингс - Стеклянные цветы
— Я этого не говорил.
— Ты сейчас тоже красивый… Прямо как ангел…
— Опять бредишь! Сама же не раз уродом называла!
— Как ангел… — упрямо покачала она головой. В свете звезд ее бледное лицо казалось неестественно-голубоватым.
Прикрыла глаза, замолчала. Дышит?! Дышит… тихо, ровно… Кажется, отключилась.
Ничего, пусть хоть немного отдохнет от боли, скоро идти дальше.
— …Ты свою девочку не любишь… Она же такая хорошая, и тебя любит… Да если бы у меня такая девочка была — неужели ты думаешь, что я б ее не любила… что бы она ни сделала?!.
Зачем, почему она вдруг об этом заговорила?! И какое она имеет право вообще говорить об этом — тем более сейчас, когда даже оборвать ее нельзя!
— …Она не виновата… Постарайся полюбить… пожалуйста. А то с ней может быть, как со мной… Это плохо, когда человека никто не любит…
Сто пять… Черт возьми, ну, может, она наконец сменит тему?!
Ноги от непривычной нагрузки болели чем дальше, тем больше, перед глазами то и дело начинали плыть светлые пятна — приходилось притормаживать и, зажмурившись, ждать, пока зрение восстановится.
Тонкий плачущий голос продолжал ввинчиваться в уши:
— …Да если бы у меня девочка такая была… Господи, неужели ты думаешь, я такой бы стала?!.. Я бы ее любила!.. И она бы меня любила… Ты не должен так говорить и не должен так… ты же видишь, вот со мной как вышло…
Бесконечный, бесконечный склон… А может, он уже незаметно проскочил засыпанное снегом шоссе и сейчас идет дальше вниз, неведомо куда?
— …Я бы ей шарики на елку сделала, каких ни у кого нет… песенки бы ей пела… каждый вечер…
Пусть говорит, пусть что угодно говорит — лишь бы живой ее дотянуть! Только бы она выдержала!
Перед глазами снова поплыли пятна — Филипп остановился, закрыл глаза. Ничего, сейчас пройдет. Еще двадцать шагов осталось, потом передышка…
Открыл — пятна исчезли, лишь одно все еще продолжало неторопливо плыть слева направо.
Пятно? Свет? Действительно свет? Свет?!
— …Шарики бы сделала… и ночничок красивый… с рыбками, чтобы ей не страшно спать… — продолжала свою горестную литанию Амелия.
— Да подожди ты! — крикнул он. — Видишь?!
— Что?..
— Свет! Свет внизу, ты видишь?! Движется, вон он! Или мне кажется?!
— Свет… да… — Амелия чуть шевельнулась и продолжила уже другим тоном, словно очнувшись от забытья: — Да, вижу! Вижу свет!
— Это дорога, по ней машина едет! Осталось всего метров двести — видишь?!
До дороги они добрались на последнем издыхании. Филипп шел без передышек, уже не стараясь беречь силы. Почувствовав под ногами ровную поверхность и увидев следы от шин, он опустил Амелию наземь и рухнул ничком с ней рядом.
Дошел… Все, дошел!
Прошло несколько минут, прежде чем он смог шевельнуться. Приподнялся, повернул голову — Амелия смотрела на него в упор.
— Ну, как ты?
— Добрались… — сказала она, вроде бы даже с легким удивлением.
Филипп медленно сел, огляделся. Никого… Ни света, ни звука мотора. Но он просил, чтобы «Скорая помощь» ездила взад-вперед по дороге — возможно, именно эту машину они и заметили сверху. Значит, скоро должна снова проехать.
Стащил с себя куртку.
— Давай-ка, я под тебя подсуну.
Амелия шевельнулась, пытаясь тоже сесть — он обнял ее, помог.
— Знаешь, а меньше болит. — Она замерла, словно прислушиваясь к собственным ощущениям. — Да, меньше.
Он надеялся, что не вздрогнул при этих словах; в памяти промелькнули строчки из энциклопедии: «Стихание болей нередко отмечается при переходе болезни в самую тяжелую стадию»…
— Поцелуй меня, — сказала она вдруг.
— Что? — Филипп не сразу понял, о чем она говорит.
— Поцелуй меня. Ну один разок — пожалуйста!
Он откинул ей капюшон, прикоснулся ладонью к щеке. Амелия молча смотрела на него, глаза казались на осунувшемся лице огромными.
Медленно потянулся к ней, поцеловал — и сам удивился нежности, охватившей его в этот момент. Отстранился, взглянул на нее и снова поцеловал, пытаясь вложить в этот поцелуй все то, что не мог сказать вслух: «Живи! Пожалуйста, выживи, прошу тебя!»
— Значит, я точно умру, — жалобно улыбнулась она. — Ты меня никогда раньше в губы не целовал…
— Перестань! — Филипп тоже сумел улыбнуться. — Ты же видишь, мы уже дошли. А по-настоящему я тебя еще поцелую, когда мы выберемся из всей этой истории.
И тут, словно в ответ на его слова, вдали мелькнул слабый отблеск.
— Подожди! Вон… машина! — Он вскочил — непонятно, откуда взялись силы.
Машина появилась из-за поворота и начала стремительно приближаться. Филипп сделал несколько шагов, встал посреди дороги и зажмурился от бьющего в глаза света.
Ближе… ближе… скрип тормозов — и свет, наконец, погас.
Он открыл глаза — перед ним, метрах в восьми, стоял большой оранжевый грузовик; светились подфарники, сквозь ветровое стекло смутно виднелось лицо водителя. Помахав ему рукой, Филипп медленно пошел к кабине.
Открылась дверь, мужской голос спросил по-немецки с итальянским акцентом:
— Эй, что случилось?
— Там, — голос сел, едва удавалось говорить громко, — там женщина, ее нужно в больницу, срочно.
Водитель спрыгнул вниз — щуплый, невысокий, чуть ли не на голову ниже Филиппа. Спросил деловито:
— Что, автомобильная катастрофа? — Оглянулся, ища глазами разбитую машину.
— Нет, аппендицит. Мы сверху спустились, с горы. Здесь где-то должны спасатели ждать и «Скорая помощь»…
«Скорую помощь» они увидели километрах в полутора. Машина мирно стояла на обочине рядом с микроавтобусом, возле которого виднелись люди в одинаковых ярко-оранжевых куртках.
Итальянец притормозил, высунулся из окна и выдал тираду, смысл которой сводился к тому, что больная женщина, из-за которой весь сыр-бор, у него в кабине — и может, кто-нибудь сообразит наконец, вместо того чтобы глаза на него пялить, дорогу к больнице показать?!
Через полминуты «Скорая помощь», мигая маячком, уже мчалась впереди грузовика, а забравшийся в кабину парамедик колдовал над Амелией — смерил ей пульс, давление, сделал укол в вену.
Лицо медика было бесстрастно-профессиональным, и Филипп не мог понять, что тот думает об ее состоянии. Да он и не всматривался — смотрел больше на нее, держал за руку и повторял: «Ничего, скоро уже доедем, потерпи!», пока не понял, что она его уже не слышит…
Глава двадцать четвертая
Больше Амелия до самой больницы так и не пришла в себя.
