Хербьерг Вассму - Книга Дины
Матушка Карен была настолько поглощена своими воспоминаниями, что растерянно замигала:
— Посвататься?
— Ну да, если Лео опять приедет!
— Конечно можешь! Вдова Иакова Грёнэльва может сама посвататься к человеку, с которым хотела бы соединить свою жизнь! А как же иначе! Конечно можешь!
Иакова встревожил этот взрыв чувств со стороны матери, и он отступил в стену.
— А если он мне откажет?
— Не откажет!
— Ну а если?
— Значит, у него есть на то веские причины, хотя я их не вижу, — сказала матушка Карен.
Дина прислонилась к ней головой.
— Ты считаешь, что я должна постараться получить его?
— Да, нельзя позволить любви уйти из твоей жизни и даже пальцем не пошевельнуть, чтобы удержать ее.
— Но я искала его.
— Где? Я думала, ты ждала, что он сам подаст признаки жизни, и потому была как зверь в клетке.
— Я спрашивала о нем и в Бергене, и в Трондхейме, — жалобно сказала Дина.
— Если бы ты встретила его там, это была бы редкая удача.
— Да…
— Ты знаешь, где он может сейчас находиться?
— Может быть, в Вардёхюсе или еще дальше, на востоке…
— Что он там делает?
— Не знаю.
Они помолчали. Потом матушка Карен твердо сказала:
— Этот русский с красивым голосом и изуродованным лицом непременно вернется в Рейнснес. Как ты думаешь, где он получил этот шрам?
Юхану отправили круглую сумму. Как аванс из наследства. Все было оформлено в присутствии свидетелей.
Матушка Карен написала ему письмо. Втайне от Дины. Просила его, если возможно, найти Лео Жуковского. Но следов Лео не было нигде. Эта сыскная деятельность ради будущего Дины из Рейнснеса придала матушке Карен бодрости и сознания собственной необходимости. Она даже начала учить Вениамина и Ханну читать и писать, а Дину заставила учить их арифметике.
Так прошла зима со снежными заносами, горящими свечами, приготовлениями к Рождеству и отправкой людей на Лофотены.
Однажды Дина явилась в конюшню. Она хотела поговорить с Фомой.
— Я тебя отпущу, если ты хочешь пойти с Андерсом на Лофотены, — неожиданно предложила она.
На окнах и на двери с внутренней стороны лежал иней. Углы конюшни промерзли.
Но Фома не хотел идти на Лофотены. Он посмотрел на Дину — один глаз карий, другой голубой — и продолжал заниматься лошадьми.
— Фома! — мягко сказала она, словно вдруг превратилась в матушку Карен. — Не можешь же ты навек загубить себя здесь, в Рейнснесе!
— Тебе кажется, что я гублю себя здесь?
— Ты никуда не ездил. Нигде не бывал…
— Я хотел летом поехать в Берген, да не вышло…
— И потому ты не хочешь идти на Лофотены?
— Не гожусь я для этого.
— Кто тебе сказал?
— Сам знаю.
— Ты еще долго собираешься сердиться на меня из-за Бергена?
— Я не сержусь. Но я не хочу, чтобы ты отсылала меня прочь, будто я тебе здесь мешаю! — еле слышно проговорил он.
Наморщив лоб, Дина покинула конюшню.
Андерс ушел на Лофотены, и Дина не находила себе места. Она беспокойно ходила по своему дому, ей было не с кем выпить вина и выкурить сигару.
Она вставала на рассвете и принималась за работу. Или же устраивалась возле лампы и читала Книгу Ертрюд. Читала торопливо, как осенью гонят с гор овец или как путник карабкается по крутому склону, чтобы сократить путь.
Ертрюд приходила редко. А если и приходила, то всегда ее сопровождал крик. В спальне гулял сквозняк. Занавески взлетали от ветра, стекла звенели. Дина одевалась и шла в пакгауз Андреаса, чтобы утешить и получить утешение. Она брала с собой маленькую перламутровую раковинку. Медленно крутила ее в пальцах и направляла фонарь на восточный угол, умоляя Ертрюд выйти к ней. Из-под потолка свисал невод для сельди. Неподвижный, как тяжелые мысли. Волны громко плескались под самыми половицами.
Иногда она сидела на стеклянной веранде и пила вино. Было полнолуние. Дина с трудом держалась на ногах.
Когда дни посветлели, приехал Юхан. Сказал, что предпочитает жить в Рейнснесе и учить детей, чем замерзнуть насмерть среди чужих и не верующих в Бога людей. У него дрожали губы, и он следил глазами за Диной.
Матушка Карен испугалась: как это он ни с того ни с сего отказался служить Богу?
Юхан считал, что у него есть уважительная причина. Он болен. Уже несколько месяцев он кашляет и не может жить в холодном пасторском доме. Там только одна исправная печь. Неужели он должен сидеть на кухне вместе со служанкой и писать там свои проповеди и служебные письма?
Матушка Карен поняла его. Она написала письмо епископу, и Юхан подписал его.
Вениамин отдалился от взрослых. Он всегда был мрачный. Его напускная угрюмая многоопытность очень раздражала Юхана. Но когда Вениамин хотел, он учился легко и охотно. Он делил свою любовь между тремя женщинами — Стине, Олине и Ханной. Этих представительниц трех поколений он использовал для разных целей.
Однажды Стине застала Вениамина, когда он пыхтя знакомился с телом Ханны. Ханна с закрытыми глазами лежала на их общей кровати.
Тут же было решено, что отныне Вениамин будет спать в отдельной комнате. Он горько плакал из-за предстоящей разлуки, гораздо горше, чем от стыда.
Стине ничего не стала объяснять ему. Но настояла на своем. Вениамин будет спать отдельно.
Дина, по-видимому, не слышала всего шума, и слово Стине стало законом.
Тем же вечером Дина возвращалась из конторы. В лунном свете она увидела голого Вениамина, который стоял на окне второго этажа.
Окно было открыто, занавески развевались вокруг него, как флаги. Дина поднялась к нему, встала у него за спиной и окликнула по имени. Он не хотел ложиться. Был безутешен. Отказывался с ней разговаривать. И даже не плакал от бешенства, как бывало.
Он оторвал подошвы от своих лучших башмаков, из вязаного покрывала вырезал лепестки и звезды.
— Ты чего так сердишься, Вениамин?
— Я хочу спать с Ханной! Мы всегда спали вместе!
— Но ведь ты плохо поступил с Ханной.
— Как плохо?
— Ты раздел ее.
— Я всегда раздевал ее, когда мы ложились спать! Она еще маленькая!
— Нет, теперь уже большая. — Нет!
— Вениамин, ты уже слишком большой, чтобы спать с Ханной. Мужчины не спят с женщинами.
— Но ведь Юхан спит с тобой! Дина отпрянула.
— Кто тебе это сказал? — хрипло спросила она.
— Я сам видел. Он тоже не любит спать один.
— Не говори глупостей! — строго сказала Дина. Она взяла его за волосы на затылке и стала тянуть, пока он не слез с окна.
— Нет! Я сам видел!
— Замолчи! И сейчас же ложись, а то я тебя выпорю! Вениамин до смерти испугался. Не спуская с нее глаз, он быстро поднял обе руки и прикрыл ими голову, словно боялся, что она его ударит.
