Элизабет Гейдж - Ящик Пандоры. Книги 3 – 4
Только те уголки, которые были связаны с мальчиком, являли настоящую заботливость и теплоту, показывая, как много, должно быть, он значил для нее. Ее жизнь оказалась поделенной между ее новой работой и сыном.
Тим сел на кушетку. Он отдыхал и думал не торопясь. Когда они придут домой, будет сделано то, что следует. Что будет потом – вопрос уже не личный, это – дело правосудия и истории. Время выяснить отношения с Лаурой раз и навсегда. Все поставить на место. Он сожалел о таком обороте, но выбора не было.
Ясно, что статья о выставке в «Таймс» была роковой. Как замечательно! Она показала ему всю степень обмана Лауры, всю глубину ее преступления.
А все потому, что Лаура имела тщеславие, глупость, эгоизм на весь мир опубликовать карточки мальчика. В этом – ключ. Он не понимал, как человек, столь замкнутый, как Лаура, пал жертвой подобного побуждения. Это озадачивало его.
Он спокойно сидел, ощупывая револьвер в кармане, и ждал. * * * Время шло. Однажды он услышал шаги на площадке и вскочил, чтобы спрятаться за дверью. Но шаги удалились. Наверно, сосед. Тим вернулся на прежнее место.
Наконец он стал чувствовать себя неудобно под обезоруживающе-невинными взглядами мальчика на дюжине карточек. Тим встал и начал ходить по комнатам. В дверях ее спальни он замешкался. Он поглядел на двуспальную кровать. Что-то притягивало его туда. Он вошел, нагнулся, рассеянно пощупал матрас с пружинами внутри и выпрямился. Он заметил маленький столик у кровати, заваленный книгами и журналами. Там были журналы по фотографии и номер «Нью-Йоркера». Одна из книг была «Убить пересмешника», другая – «Воспитание ребенка» доктора Спока. Он открыл ее на заложенной странице. Там шла речь об ушных болезнях. Спартанская простота убранства поразила его. Видимо, сон не очень отвлекал Лауру. Она жила работой.
С другой стороны, может быть, иногда мальчик, напуганный страшными снами, приходит сюда, чтобы спать с ней. На этот случай двуспальная кровать пригодится. Но вот еще что, продолжал он раздумывать: у Лауры нет возможностей принимать гостей в других комнатах, где полно всяких фотопринадлежностей. И спать негде, кроме кушетки в гостиной. Ну, может быть, у нее здесь и не бывает гостей.
Однако вдруг кто-нибудь задержится, пока мальчик не заснет, и после стакана вина решит остаться? Тогда есть двуспальная кровать…
В этот момент зрение его как бы помутилось и перед глазами осталась одна лишь кровать. Он как будто видел, как любящая мать укрывает и целует мальчика, потом идет в гостиную и садится на кушетку рядом с гостем, под тихую музыку на стереопроигрывателе.
Потом становится поздно, шум в здании стихает, а Лаура, в джинсах и свитере, берет гостя за руку и тихонько, улыбаясь, ведет в спальню…
Может быть, это отец ребенка, который сюда заходит. А может быть, он здесь и постоянный гость, член семьи. Может быть, он часто спит на этой кровати.
Тим медленно протянул руку, взялся за покрывало и стал стаскивать его с кровати, пока оно не упало на пол. Он поглядел на одеяло, потом сбросил и его. Он почти видел, как обнаженная Лаура проскальзывает между этими простынями, слышал ее вздох, ощущал, как она своими ручками привлекает к себе любовника, призывно улыбаясь. Тим полез в карман и вынул принесенный нож. Не отдавая себе отчета, он медленно вонзил лезвие в матрас.
Он видел, как Лаура снова и снова улыбается любовнику, раскидывает руки, раздвигает ноги, и все ее маленькое тело податливо и полно желания. Снова и снова этот образ мучил его, как ночной кошмар. Он видел ее раскрытые для поцелуя губы, ее радостный вздох эхом отдавался в его воображении.
Он стоял коленями на простынях, как в тумане, чувствуя спазмы своего тела. Затем он ощутил влагу между ногами. Он чувствовал древний стыд и такую же древнюю ярость.
Когда он пришел в себя, то увидел, что изрезал кровать ножом. Простыни были искромсаны на куски, растерзанный матрас жутковато смотрелся в тусклом свете из зашторенного окна.
В тревоге он соскочил с кровати, отошел в сторону и уставился на все это. Было похоже, словно какой-то невидимый великан растерзал кровать когтями в припадке маниакальной ярости. Разодранный матрас выглядел патетически несчастным в скудно обставленной комнате.
Тим поглядел на часы. 2:45. Сколько времени он был не в себе? Издавал ли какие-то звуки, которые могли привлечь внимание соседей?
Он стоял и прислушивался, затаив дыхание. В доме все было тихо, только кто-то внизу играл на пианино, Тим успокоился.
Он уже хотел вернуться в гостиную, как заметил шкафчик с картотекой напротив кровати. Он вдруг решил открыть его. В ящиках были папки, как и в других шкафах. На каждой была дата и надпись на ярлычке. Тим открыл по очереди четыре ящика. В нижнем что-то привлекло его внимание. Это была пачка документов, перетянутая резинкой. Он стащил ее и развернул обертку. Здесь были письма, фотографии, бумаги. Он нашел два диплома: высшей школы в Квинз и Парсонской студии. Он увидел также наградные грамоты Американ Фейшен Критикс, а также – за фотографии.
Среди прочих бумаг была старая, совсем древняя фотография мужчины и женщины. Тим вспомнил эту карточку: Лаура показывала ее ему, когда они только поженились. Это была свадебная фотография ее родителей в ее родной стране. Отец, в лучшем костюме, на живописном фоне, ничего не выражающим взглядом смотрел в аппарат. У матери был приятный, располагающий вид. Ни на кого из них Лаура не была особо похожа.
Тим подумал о собственных родителях и положил фотографию на место.
Затем он стал просматривать письма. Некоторые из них были от него самого, написанные из командировок, когда они еще были мужем и женой. Он не стал их читать, ему было неловко за свои нелепые нежности. Но то, что она сохранила их, как-то поразило его и, кажется, подтвердило его миссию.
Среди прочего он нашел и еще одну пачку писем, стянутую резинкой. Он раскрыл и стал их смотреть по очереди. Это были коротенькие записки: одно-два слова, только числа и время. Ему было ясно: свидания.
Насколько он оказался прав! Как он всегда бывает прав!
В двух письмах были рисунки на хорошей бумаге, беглые наброски портретов или мест, но сделанные умно и энергично. Кажется, он узнал несколько лиц: это были политики. Эйзенхауэр, Никсон, кажется, Маккарти.
И еще был рисунок на чем-то, напоминающем салфетку из какой-нибудь закусочной. Это был портрет Лауры, сделанный четкими карандашными линиями. Подписи и даты не было. Тим внимательно просмотрел письма и рисунки: они явно сделаны той же рукой, что и этот большой рисунок. Тим почувствовал, как что-то кольнуло внутри. Он понял, что проник в самое интимное в душе Лауры.
