Диана Гэблдон - Чужестранка. В 2 книгах. Книга 2. Битва за любовь
Внезапно ко мне пришла мысль: не лучше ли Джейми умереть? Он сам говорил, что хочет смерти. Я была совершенно уверена в том, что, если я оставлю его, как он просит, он очень скоро погибнет: либо умрет от последствий пыток и болезни, либо его повесят, либо убьют в сражении. И я не сомневалась, что он сам это понимает так же ясно, как и я. Должна ли я поступить так, как он требует? Черта с два, сказала я себе. Черта с два, повторила я, обратив лицо к сияющему золотым блеском алтарю.
И у меня возникло — отнюдь не внезапно, однако совершенно определенно — чувство, что мне в руки вложен некий невидимый предмет. Прекрасный, словно опал, гладкий, словно нефрит, тяжелый, словно речная галька, и более хрупкий, чем птичье яйцо. Не дар, но залог. Его надо жарко лелеять и бережно хранить. Слова эти как бы прозвучали сами собой и растаяли в темной тени под крышей.
Я преклонила колени, встала и покинула часовню, ни капли не сомневаясь, что в момент, когда время остановилось по воле вечности, я получила ответ, но не имею ни малейшего представления о том, какой это ответ. Знала я лишь одно: то, что я держала, было душой человека. Моей ли собственной или чужой — я не могла бы ответить.
Когда я проснулась наутро в обычное время и услышала от стоящего возле моей постели брата-служителя, что Джейми горит в лихорадке, это не показалось мне откликом на мою молитву.
— Сколько времени он находится в таком состоянии? — спросила я, прикладывая привычными жестами руку ко лбу Джейми, трогая затылок, подмышку, пах. Ни капли пота, только сухая натянутая кожа, пылающая жаром. Он не спал, но сознание его было тяжело затуманено. Источник лихорадки совершенно очевиден: искалеченная рука распухла, от промокших бинтов шел тяжелый запах гниения. Грозные темно-красные линии поднимались вверх от запястья. Заражение крови. Отвратительная, угрожающая жизни гнойная инфекция.
— Я нашел его в этом состоянии, когда заглянул сюда после утрени, — ответил брат-служитель, поднявший меня с постели. — Я дал ему воды, но сразу после рассвета у него поднялась рвота.
— Надо было немедленно разбудить меня, — сказала я. — Ладно, теперь это уже не имеет значения. Как можно быстрее принесите мне горячей воды, малинового листа и приведите брата Полидора.
Он немедленно удалился, заверив меня, что принесет также и завтрак мне, но я на это только рукой махнула и схватила кувшин с водой.
До того, как появился брат Полидор, я успела попробовать — вполне безуспешно — напоить Джейми холодной водой; пришлось заменить это мокрым холодным обертыванием: я намочила простыни и свободно наложила их на воспаленную кожу. Одновременно я опустила пораженную инфекцией руку в только что вскипяченную воду, горячую настолько, чтобы только не вызвать ожог. Если нет ни сульфамидных препаратов, ни антибиотиков, то единственным средством борьбы с бактериальной инфекцией остается сильное тепло. Тело больного потому и пылает жаром, что борется с заражением, но этот жар сам по себе представляет серьезную опасность для организма, сжирая мышечную ткань и разрушая нервные клетки мозга. Весь фокус в том, чтобы применить местно достаточно тепла для борьбы с инфекцией, а остальную часть организма держать в прохладе и снабжать достаточным для его функционирования количеством влаги. Короче, черт бы их побрал, решать три трудно совместимые проблемы одновременно.
Ни душевное состояние Джейми, ни его физические страдания теперь не приходилось особенно принимать во внимание. Шла напряженнейшая борьба за то, чтобы, сохранить ему жизнь, в то время как лихорадка и заражение делали свое дело. Сохранить жизнь — все остальное утратило смысл.
К вечеру второго дня у него начался бред. Мы привязали его к кровати мягкими полосами ткани, чтобы он не свалился на пол. Я решилась использовать крайнее средство борьбы с температурой и послала за большой корзиной снега; мы обложили Джейми этим снегом. Его бросило в дрожь и отняло много сил, но температура на какое-то время снизилась.
К сожалению, это приходилось повторять каждый час. Перед заходом солнца комната напоминала болото: повсюду на полу стояли лужи талой воды, валялись скомканные мокрые простыни, а в углу над жаровней подымался густой пар. Мы с братом Полидором взмокли от пота и мерзли от постоянного соприкосновения с ледяной водой, изнемогая от усталости, несмотря на действенную и постоянную помощь Ансельма и братьев-прислужников. Жаропонижающие вроде цветков рудбекии, золотой печати, кошачьей мяты и иссопа не оказывали действия. Настой ивовой коры не удавалось ввести в достаточных количествах.
В один из моментов просветления, которые делались все более редкими, Джейми попросил, чтобы я дала ему умереть спокойно. Я только повторила слова, которые вырвались у меня прошедшей ночью: «Черта с два!» — и продолжала делать свое дело!
Едва солнце село, в коридоре послышался шум шагов. Дверь отворилась, и вошел дядя Джейми, настоятель аббатства, в сопровождении отца Ансельма и еще троих монахов, один из которых нес небольшой кедровый ларец. Настоятель подошел ко мне, благословил и взял в свои рукиодну мою.
— Мы пришли совершить соборование, — сказал он тихим и очень добрым голосом. — Не пугайтесь, прошу вас.
Он двинулся к кровати, а я в недоумении посмотрела на брата Ансельма.
— Таинство последнего причастия, — пояснил он, близко наклонившись ко мне, чтобы не беспокоить и не отвлекать собравшихся у постели монахов. — Последнее помазание.
— Последнее помазание! Но это же для тех, кто вот-вот умрет!
— Шшш. — Он отвелменя подальше от кровати. — Более точно это можно было бы назвать помазанием болящего, но в действительности оно и вправду применяется в тех случаях, когда есть опасность смерти.
Тем временем монахи повернули Джейми на спину и уложили с большой осторожностью, так, чтобы не причинять сильную боль израненным плечам.
— Цель у этого таинства двойная, — продолжал Ансельм нашептывать мне в ухо, пока шли приготовления. — Первое — это моление об исцелении страждущего, если того пожелает Господь. Ведь елей, то есть освященное масло, есть символ жизни и здоровья.
— А что же второе? — спросила я, заранее зная ответ.
— Если нет воли Господа на то, чтобы человек остался жить, то ему дается отпущение грехов, и мы поручаем его Богу, дабы душа отошла в мире. — С этими словами Ансельм, заметив, что я собираюсь выразить протест, положил мне на рукав свою ладонь предостерегающим движением.
Приготовления закончились. Джейми лежал на спине, целомудренно укрытый простыней до пояса; в головах и в ногах горело по две свечи, что самым неприятным образом напомнило мне о гробе. Настоятель Александр уселся возле кровати; рядом с ним монах держал поднос с закрытым потиром — чашей со Святыми Дарами, а также двумя серебряными бутылочками — с елеем и святой водой. На предплечьях монаха перекинуто было белое полотенце. Точь-в-точь стюард, подающий вино, сердито подумала я: вся эта процедура действовала мне на нервы.
