Мередит Рич - Бижутерия
— Не знаю, что и думать. Но если ты чувствуешь улучшение…
— А разве ты не замечаешь? Ну скажи!
В прошлый раз Джуэл видела Хэдли сидящим и не могла уловить никакой разницы, но тем не менее кивнула.
— Понимаю, что вываливаю на тебя слишком много. Но взываю к твоему разуму. Пока я там был, я все время думал о том, что надо тебе все рассказать. Хотел даже позвонить, но не решился. Такое и вживе звучит очень странно, а брякни я на расстоянии, ты бы точно сочла, что я свихнулся. — Хэдли покачал головой и усмехнулся. — Может быть, я в самом деле псих — не знаю. Но с тех пор, как на меня упал чертов автобус, я никогда так хорошо не ходил.
Хэдли взял Джуэл за руку и крепко пожал.
— Я полтора года доверялся традиционной медицине и постоянно слышал, что больше никогда не смогу ходить. Врачи до смерти боятся обвинений в халатной небрежности. И не любят дарить надежду. Но, Мадлен, надеяться надо. Больше ничего не остается. — Он убавил огонь под горшочком с кэрри и быстро помешал содержимое. — Я пришел к этому постепенно. После долгих раздумий и поисков. Можно остановиться и сдаться. А можно двигаться все дальше и дальше, пробуя различные хилерские технологии. Люди начинают смеяться. Я тоже смеялся, когда сделал первый шаг без костылей. — Хэдли вскинул руки и изобразил что-то вроде джиги. Джуэл расхохоталась. — Вот и ты смеешься. Разве не здорово?
— Хэдли, — ответила она, — ты очаровашка. Но неужели ты веришь в чудеса?
— Насчет чудес не знаю. В метафизику, может, верю. Нания говорит, что травмированная ткань сопротивляется процессу выздоровления. Она советует поехать в Бразилию. Там очень сильные хилеры. Они не требуют платы, потому что утверждают, что черпают энергию у высших существ. Знаю, знаю… — Во взгляде Джуэл он уловил скептицизм. — Это звучит нелепо. Но как подсказывает опыт, оставаясь рассудительным, можно упустить чертовски много.
Ужин был готов, и Хэдли занялся перекладыванием содержимого горшочков на блюда, затем поставил их на чайный столик на колесиках.
— Вот. Кати в столовую. А я захвачу еще пива.
В строгой серой столовой он застелил стол восточным тавризским ковром и на нем расставил приборы. В медных индийских витых подсвечниках стояли свечи.
— Красиво, — похвалила Джуэл. — Трудно поверить, что все это сделал ты.
— Я сейчас не работаю, — объяснил Хэдли. — Времени много, и готовка для меня та же релаксация наподобие японского дзена. Успокаивает. — Он положил на тарелку сначала ей, потом себе дымящегося горячего кэрри. — Мадлен, то есть Джуэл, извини, я без умолку болтаю, но хочу, чтобы ты знала, как мне приятно, что ты сюда пришла. Только боюсь, что будешь об этом жалеть. Мол, бедный старина Хэдли совсем спятил.
— И не подумаю. Просто все это выше моего понимания. Бразильские хилеры, питающиеся энергией от высших существ… Нужно время, чтобы привыкнуть.
Хэдли улыбнулся и, будто защищаясь, вскинул руки.
— Не торопись. Привыкай. Может, ты и не дойдешь до жизни такой. Собственно говоря, это не важно. Никто не знает, как повернутся мои мозги через год. Не исключено, что я подпишу себя для медицинского института.
— Ну, это вряд ли.
— Я тоже так думаю. Но определенно одно: я иду по дороге открытий. Нужно только не бояться выставлять себя на посмешище.
Это было именно то, чего Джуэл боялась и, сколько себя помнила, считала своим жизненным принципом. Но самозабвенный энтузиазм Хэдли оказался заразительным. И она уже двадцать минут колебалась, не рассказать ли о случае в больнице, о своем «сне», который, как она успела убедиться, сном вовсе не был. Она никому о нем не говорила — именно из боязни выставить себя на смех. Но если кто-нибудь способен ее понять, то только Хэдли.
— Со мной случилось что-то невероятно странное… — начала Джуэл.
И рассказала все. А пока рассказывала, живо вспомнила происшедшее: теплоту, чье-то любящее присутствие, чувство покоя, исцеляющий напиток, зеленый камень. Как не хотела возвращаться и как дружелюбные существа подтолкнули ее и показали, что она здесь все еще нужна.
Хэдли слушал не перебивая, только ободряюще кивал головой. А когда она закончила, его глаза засияли. Он потянулся через стол и сжал ее руку.
— Стало быть, и ты знаешь. Ведь мы же не пара психов!
Они убрали остатки индийского пиршества. И пока Хэдли загружал посудомоечную машину, Джуэл заварила чай и рассказала ему о своей жизни. Впервые она сделала это без утайки и без приукрашивания фактов.
Чай они пили в гостиной. Джуэл сидела на диване, а Хэдли — на хромированном с полосатой обивкой директорском стуле.
— Ну вот почти и все, — закончила она. — Кроме одной небольшой детали: мы с Алленом собираемся разводиться.
— О, Мэд… извини, Джуэл…
Она пожала плечами:
— Все очень по-дружески и по-современному. Живем под одной крышей, пока не будет готова моя квартира.
— У тебя кто-нибудь есть?
— Нет. Только дочери. Надо пожить одной — многое обдумать, завершить. Кстати, должна тебе сказать, как я жалею о том, что произошло у меня с твоим отцом.
Хэдли помрачнел.
— Да, меня это здорово укололо. И гнев Анны совершенно иссушил. Она потеряла над собой всякий контроль.
— Не могу ее винить. — Джуэл сложила руки на коленях. — С ее… с вашей точки зрения я казалась… О, Хэд, не хочу ни оправдываться, ни обвинять. Что было, то было. Знай одно: я никогда не хотела причинить тебе боль, даже после того, как ты влюбился в Лидию.
— Ужасная глупость с моей стороны. Она была рядом, а ты далеко. Вот и все. Помнишь, по телефону я обозвал себя дураком. Какими мы были тогда детьми!
Джуэл кивнула. Она помнила, насколько была потрясена и как переживала, потеряв Анну.
— Анна тогда совсем взбесилась, — угрюмо продолжал Хэдли. — Полностью слетала с катушек, когда речь заходила о тебе. Я был в отчаянии… хотел тебя вернуть. А потом узнал о тебе и папе. В двадцать лет все видишь в черно-белых тонах. А Анна с самого детства испытывала сложное чувство к отцу. И в том, что случилось, не могла винить его. Вместо этого всю вину взвалила на тебя. Думаю, что в голове у нее все перепуталось.
Джуэл вздохнула:
— Мне всегда ее не хватало. Анна была мне сестрой, лучшей подругой.
Хэдли поднялся и пересел на диван.
— Анна ушла в себя, и никто из нас с этим ни черта не поделает. — Он вздохнул. — А я перерос ненависть. Сначала представлял, как унижаю тебя, говорю, насколько ты испорченная. Даже начинал писать. А потом махнул рукой, решил: пусть все идет как идет. Надо просто выкинуть тебя из головы. И преуспел в этом, пока…
