Людмила Леонидова - Орхидея, королева Сингапура
Марина сочувственно обвела взглядом обстановку, в которой выросла ее дочь: старенький колченогий стул на малюсенькой кухне, перед мойкой «фартучек» из растрескавшегося кафеля и вечно текущий во всех домах кран.
Катя поймала ее взгляд и смущенно, словно оправдываясь, сказала:
— Слесарь из домоуправления приходил, предлагал новую «елочку» поставить, но у меня деньги на другое отложены.
Марина сжала ладони так, что побелели косточки на пальцах. А Катя, не понимая причины ее волнения, перевернула страницу альбома и простодушно, по-детски, продолжала:
— А здесь меня в пионеры принимают.
— Да, я тоже и пионеркой, и комсомолкой была, — сказала Марина. Затем, с грустью посмотрев на Катю, промолвила: — Ты выросла очень хорошей и красивой девочкой. Твои родители должны тобой гордиться.
Катя покраснела.
— Скажете тоже! Это вы красивая. — И, зардевшись еще больше, добавила: — И… очень модная. Если бы вы на мою прежнюю фирму пришли, то я бы решила, что вы жена «нового русского», а не журналистка.
— А что, журналисты не модные? — засмеялась Марина.
— Да нет, не то чтобы не модные, но те, что брали у нас интервью, когда я участвовала в конкурсе, всегда были в джинсах, непричесанные. А вы… — Катя с восхищением посмотрела на тонкий шерстяной костюм, который Марина недавно купила в «Пассаже» за 700 долларов, на стрижку, стоившую тоже немалых денег.
Марина старалась следить за собой. Занималась на тренажерах, делала специальную гимнастику по утрам. «Внешность — это единственное, что у нас есть в жизни, — любила повторять такая же незамужняя подруга Рита, которая вместе с Мариной переживала все неприятности. — Увидел бы тебя сейчас твой Ален, в каком ты порядке! Ты ведь ничуть не изменилась. Даже лучше стала!»
«Да, как же, настоящая Нефертити! — с горечью думала сейчас Марина. — Я-то, может, в полном порядке, а вот дочь, брошенная мною, сидит рядом, как беззащитный котенок, уткнувшись носом в фотографии совершенно посторонней замотанной жизнью женщины, но воспитавшей ее и ставшей родной, плачет по ней, называет мамой, а мне лишь делает вежливые комплименты».
— А я тоже в школе мечтала журналисткой стать, — прервала Катя ее размышления. — Хотите, я вам свои сочинения покажу?
— Конечно.
Катя открыла книжный шкаф, достала с полочки общую тетрадь и прижала ее к груди.
— Только если вы смеяться не будете…
— Что ты! Зачем же я стану смеяться?
— Мне и самой сейчас они кажутся смешными, наивными.
Марина полистала тетрадь, где красивым детским почерком Катя старательно выводила слова о дружбе, любви, привязанностях.
— А можно я возьму тетрадь домой? — осторожно спросила Марина. — Мне интересно ее повнимательнее почитать.
— Пожалуйста, — удивилась Катя.
«Господи, спасибо Лидии Сергеевне, что она отдала мою дочь в такие добрые и хорошие руки, а ведь могло быть все, что угодно». — Марине не хотелось уходить: ей так тепло и уютно с дочерью. Катя была похожа на нее — высокий рост, такие же длинные руки, пухлые губы, только скулы… и глаза как у Алена — огромные, широко поставленные, чуть раскосые. Это придавало почти европейскому лицу Кати некий диковатый шарм, особенно когда она, как тигренок, свернувшись калачиком на тахте, нежно мурлыкала о чем-то, еще не ощущая силу своей необыкновенной привлекательности и красоты.
— Мне так тяжело одной, — вздохнула Катя.
— А подружки у тебя есть или друзья? — осторожно поинтересовалась Марина.
— Да, есть. Вместе работали, — неопределенно протянула Катя, то ли по наивности не поняв вопроса, то ли не захотев отвечать.
«И так много для первого раза. Она должна ко мне привыкнуть, прежде чем откровенничать», — решила Марина и перевела разговор на другую тему.
— Выходит, ты через два дня улетаешь в Сингапур?
— Да, мне очень интересно и страшно в то же время. Я ведь никогда еще нигде не была.
— Ну и хорошо. Этот город должен тебе обязательно понравиться, — веско произнесла Марина и повторила: — Обязательно.
— Почему? — удивилась Катя.
«Потому что это родной город твоего отца, а значит, почти что твоя вторая родина», — ответила про себя Марина, а вслух сказала:
— Очень интересный город, в добрый тебе час! — И на прощание поцеловала дочь в щеку.
7
— День добрый!
Катя, после многочасовой репетиции присевшая в темном зале отдохнуть, вздрогнула. Рядом с ней примостился парень, увешанный фотоаппаратурой.
— Добрый день. Ты что, русский?
— Нет, я поляк.
Свет со сцены, где репетировала другая часть группы, плохо освещал зал. Но Катя все же сумела разглядеть парня: светловолосый, с пшеничными усами, бесцветными ресницами и светлыми глазами, он действительно был похож на поляка или прибалта.
— Поляк? — удивилась Катя, — но ты же говоришь по-русски.
— А у меня мама русская, — поспешил сообщить ей парень и тут же добавил: — Была.
— Почему была? — участливо поинтересовалась Катя.
— Умарла, — по-польски ответил он.
— Умерла?
— Так, — кивнул он.
— У меня тоже, — вздохнула Катя. — А отец жив?
— Жие, — грустно произнес парень.
— У меня тоже.
— Я Анджей. — Парень протянул девушке руку.
— Катя, — представилась она, сунув ему в темноте узенькую ладонь с длинными пальцами.
На них зашикали сидевшие у рампы люди.
— Пойдем пересядем на задние ряды, там спокойнее. — Не выпуская ее ладони, Анджей потянул Катю к проходу.
— Ты приехал из Варшавы?
— Нет, из Германии. Я там имею работу в журнале. А ты из Москвы?
— Да, — кивнула Катя.
— Я давно былем в Москва.
Парень произносил русские слова, немного коверкая их и делая неправильные ударения.
— Приезжал продавать джинсы и все это. — Анджей показал на свою одежду. — У вас тогда ничего нельзя было покупить. А у нас льзя. — Он очень старался говорить правильно.
Катя засмеялась.
— Ты так смешно говоришь по-русски!
— Да, я почти не жил с мамой. Они разведлись с ойцем, то есть с отцом, когда я был маленький. Мама уехала в Россию, а меня тата не отдавал, и я остался в Варшаве. Но скоро он женился на другой, а меня воспитывала бабушка.
— А в Варшаве хорошо?
— Да, Варшава очень красивый город. Пока я жил с родителями, мне было добже. Отец был не бедный, он имел свой дом, потому что работал руками. Выращивал цветы в… шклярне… в стеклярне, не знаю, как это по-русски?
— В теплице, — догадалась Катя.
— Ага. Бабушка рассказывала, что мама не хотела работать на земле, выращивать цветы, называла палу буржуем за то, что он владеет теплицами. Они часто ссорились. Но я всегда был на ее стороне… Я хорошо помню маму. Она была такая же ладная, как ты. По праздникам мама надевала красивое платье, туфли на высоких каблуках, и мы втроем ездили гулять в центр города. У нас в Варшаве есть старувка. Знаешь, что это такое?
