Наталья Суханова - Кадриль
Исподтишка Юрка подмигнул мне — мол, разобрало старика, плотник-то — высокими категориями!
— Вот наша бабушка сказала: "дед в воде, а я пожилой молодец", — продолжал Трошенька. — В том и штука, чтобы молодости не растерять. Верно, Тонюшка?
— Верно. Только это, Трошенька, и без тебя все знают.
— А не все.
— Собственно, что я хочу сказать, папаша, — вовремя перевел стрелку на рельсах Юрка. — Я буду говорить прямо. Ты сам видишь, мы люди простые, с открытой, так сказать, душой. Плохой человек пить не будет…
— Нет, милок, — вмешалась бабуся. — Пить да гулять — добра не видать.
— Это если без ума, — пришлось отбиваться Юрке. — Но я о чем? Я насчет Тони.
Тоня настороженно выпрямилась.
— Не враги же вы своему ребенку, — продолжал Юрка. — Что же ей, среди коров и жизнь свою загубить? Это же ваша родная кровь! Так вот, что я хочу сказать?
Нужно отпустить Тоню в город. Может быть, там ее счастье ждет…
— Обстоятельный муж, — вставил я и осекся под прищуренным Тониным взглядом.
— Муж, семья, — уверенно поддержал Юрка. — Ну и вообще в городе жизнь — не то что в деревне. Мы поможем ей найти работу, устроиться на первых порах.
— Так, так, — сказал дядька. — Разговор, я вижу, становится серьезным. Дочка, принеси-ка мне сигареты, там в кителе где-то…
Тоня вышла.
— Так, так, — повторил Трошенька. — Это она вас просила поговорить или вы сами, по своему почину?
Что-то здесь было неладно. Сейчас я это почувствовал острее. С самого начала мне было не по себе, но я думал, что просто трушу.
— А какое это имеет значение? — услышал я бодрый голос Юрки. И увидел возвращающуюся Тоню.
— Не нашла я, — сказала она. — На вот, смотри сам.
Трошенька искал сигареты, а я оторопело уставился на его китель — еще не старый китель с полковничьими погонами.
Юрка тыкал вилкой в грибы, обдумывая, вероятно, свой следующий ход.
— Главное ведь… — сказал он, поднимая глаза, и в этот момент тоже увидел погоны. Лицо у него стало такое ошарашенное, что я не выдержал, хохотнул, поперхнулся, закашлялся.
— Ах, ты, боже мой! — приговаривала надо мной бабуся. — Водички, водички хлебни! Ах, такие ж молоденькие ребятки, уже пьют эту отраву, прости господи!
Зачем ее только делают? Ах, желанный мой! А ты тоже, Троша, только что погоны носишь, а ума в тебе, как у дитя, — зачем парнишкам дозволил эту отраву пить?
— Ничего, бабушка, мне уже лучше!
— Ничего, бабушка, ему уже лучше, — злорадно повторил Юрка.
Тоня сидела, отвернувшись к окну, словно все это нимало ее не касалось.
— Значит, хотите Антонину в город? — сказал Трошенька. — К свету, так сказать. Что-то не все я здесь пойму. Может, пояснишь, Антонина?
Тоня не шелохнулась.
— Молчишь? Дело такое, ребята. Не знаю, что у вас там с Антониной получилось… Смотри, Антонина, смех, он к слезам бывает! Только тут какая-то путаница.
Трошенька закурил и протянул пачку нам. Я отказался. Юрка же, видимо, освоился — вежливо взял сигарету, задумчиво кивнул головой.
— Тут, я говорю, какая-то путаница. Мне Антонина — как дочь. Я и сам мечтал: вот кончит школу, приедет ко мне учиться. Для нее и квартиру в Москве берег — одному мне она ни к чему. Только дети теперь умнее родителей — своим умом живут. Ну, хорошо, пока я жив, содержу их с мамой…
— Это правда, — вставил сочувственно Юрка.
— Что правда? Что правда? — вскинулась вдруг Антонина. — Что правда?! Это мы вас содержим!
Юрка только головой покрутил — ну, мол, дает племянница!
— Мы вас содержим! — выкрикнула Тоня. — И армию, и интеллигенцию!
— Интеллигенция, между прочим, тоже для вас кое-что делает, — вмешался я.
— На то и содержим! — вздернула подбородок Тоня.
— Кто это вы? — спросил, улыбаясь, Трошенька.
— Мы — рабочий класс и крестьянство.
— Что-то у этого крестьянства коровы чихают.
— Не о том разговор, дядя!
Выговорив это, она снова отвернулась к окну и застыла.
— Я, конечно, не знаю, — сказал задумчиво Юрка, — только, может, товарищ полковник, лучше бы вам настоять, чтобы она в город переехала. Она еще не понимает — романтика в голове!
— Это кто, Антонина не понимает? Она понима-ает! Она очень даже понимает! — с неожиданной гордостью сказал полковник.
— Образование еще никому не мешало.
— Ничего, она еще выучится, — утешил не то себя, не то Юрку полковник. — У нее, конечно, ветра в голове много, но сердцевина у нее крепкая — егоровская…
— А ведь я тебя, милок, признала, — вдруг ласково дотронулась до моей руки бабушка. Во все время разговора она сидела спокойная и благодушная, подкладывая то одному, то другому грибочков, капустки. — Это ж ты, милок, кажен вечер Антонину на скамейке дожидаешь? Спать девоньке не даешь. Ишь ты!
Этак всякий умеет, сидя на скамеечке, дожидаться! А ты ее с работы встрень да с гулянки проводи — так-то стоящие парни делают.
— Не беспокойся, бабушка, — зло сказала Тоня. — С гулянки меня другой провожает. Вот этот, — кивнула она на Юрку. — Один до мостика, а другой уж у дома дожидается.
— Это как же? — растерялась даже бабушка, а полковник с беспокойством уставился на свою вспыхнувшую племянницу.
— Ну, хватит, — сказала, поднимаясь, Тоня. — Представление окончено.
— Гостей так не встречают, — попробовал остановить ее дядя. — Вот и Прасковья Михайловна к нам.
Но Тоню было уже не остановить.
— А, Прасковья Михайловна, — сказала она, стремительно оборачиваясь навстречу входящей. — К самому разу подошла. Скажи, спорили мы с тобой, что я задурю головы практикантам?
— Что это ты сразу с порога? — растерялась Прасковья.
— Был такой уговор? Что я посмеюсь над ними — и будут они у меня коров доить?
— Ну было, шутейно…
— Посмеялась я над ними? — уже не говорила, а кричала Тоня. — Доили они у меня коров? Что и требовалось доказать!
— Честно говоря, — сказал Юрка с достоинством, — мне не совсем все это понятно. Я не вижу ничего дурного ни в том, что мы помогали тебе на ферме, ни…
— А чтобы спориться, кто из вас голову мне заморочит, в этом тоже плохого нету?
— Ну, если на шутки обращать внимание.
— Вашим салом по вашим мусалам — не нравится?
"Значит, слышала, — думал я, — значит, с самого начала знала. Господи, где же это мы говорили? — никак не мог вспомнить я. — Ведь, кажется, отошли от фермы, кажется, по дороге уже шли. И если слышала, разве не помнит, что я что-то возражал Юрке? Эх, да что тут…" Между тем Юрка пытался сохранить остатки достоинства.
