Маурин Ли - Лэйси из Ливерпуля
— Обычно я готовлю ей что-нибудь перекусить на завтрак и обед, и ее подруга, миссис Глэйстер, заходит каждый день, чтобы сделать ей чай и уложить в постель. Она написала дочери Миртл в Саутгемптон, что ее мать нуждается в постоянном уходе.
— Получается, вы скоро останетесь без работы, так?
— Похоже на то.
Оливия Казенс, дочь Миртл, не торопилась с приездом. Она появилась только четыре недели спустя, в начале февраля: остролицая женщина лет пятидесяти, с чрезмерным количеством розовой пудры на лице и в овчинной шубе, от которой пахло молью. Но даже приехав, она не сразу поднялась к матери. Элис, которая как раз начала заниматься перманентной завивкой, пришлось слушать, как Оливия объясняла на убийственно правильном английском, иногда, впрочем, сбиваясь на нормальную речь, что Рождество выдалось очень суматошным, что она буквально валилась с ног и ей понадобилось время, чтобы прийти в себя. Ее сын приехал домой из университета, ее дочь недавно вышла замуж за врача, и его пациенты тоже приехали вместе с ним — она подчеркнула слова «университет» и «врач», явно рассчитывая произвести впечатление. Так оно и получилось, но Элис решила не показывать этого. Она невзлюбила Оливию Казенс с первого взгляда.
— Где мать? — строго спросила Оливия, оглядывая салон так, как будто ожидая, что ее мать возьмет и выскочит откуда-нибудь из-за угла.
— Наверху, в постели, — коротко ответила Элис.
— Ну что, мне не понравилось, как она выглядит, — заявила будущая обладательница перманентной завивки, когда высокие каблуки Оливии Казенс затопали по ступеням.
Она оставалась три дня, столовалась и спала в пансионе на Марш-лейн — никто не мог винить ее за это, учитывая, что творилось наверху у Миртл. На второй день она вошла в салон и объявила, что на следующее утро забирает мать с собой в Саутгемптон.
— Очень мило с вашей стороны, — заметила Элис, переменившая вдруг свое мнение об этой женщине. Но оказалось, что Миртл поместят в дом для престарелых — в незнакомой ей части страны, где никто из ее соседей и знакомых не сможет навестить ее. Однако так было удобнее для ее дочери.
— Она никак не может жить с нами, у нас нет свободной комнаты, и я не могу ездить через полстраны каждый раз, когда с ней что-то случится.
— Вы ведь оставите нам адрес, не так ли? Дома для престарелых я имею в виду, чтобы мы могли написать ей.
— Разумеется. Ей будет приятно получать письма, но я сомневаюсь, что она сможет их читать, — оживленно ответила Оливия, как будто они обсуждали погоду, а не здоровье ее матери. — Так, теперь о салоне. Сначала я собиралась продать его, чтобы избавиться от забот, но, — губы ее искривились, — поскольку никто не дает за такой сарай и ломаного гроша, я написала в компанию, которой принадлежит здание. С сегодняшнего дня салон закрывается.
— Сегодня! — Элис онемела. Она наверняка выглядела ужасно глупо. Дело в том, что книга предварительной записи была заполнена на несколько недель вперед, а многие клиенты записывались и за месяцы, для всяких знаменательных событий: бракосочетания и тому подобного. Под ложечкой у нее засосало. Ей придется вывесить уведомление на двери.
— Сегодня, — твердо повторила Оливия Казенс. — Я не сомневаюсь, что вы предпочли бы, чтобы вас известили заблаговременно, но вы должны были ожидать этого уже давно.
— Полагаю, должна была.
— Разумеется, вы можете приобрести салон и сами, если предположить, что вы в состоянии вносить арендную плату.
— Что такое аренда? — Элис почувствовала себя еще глупее.
— Это как квартирная плата, только более долгосрочная, — резко бросила Оливия, считая, что раз человек не знает, что такое аренда, то маловероятно, чтобы он был способен платить за нее. — Мать подписала арендный договор сроком на семь лет только в прошлом году, так что он будет действовать еще шесть лет. Наверху я нашла письмо от владельца — он требует арендную плату за этот год и указывает на плохое состояние дома. Моя мама, то есть моя мать, недостаточно заботилась о том, чтобы содержать его в приличном виде. — Оливия презрительно фыркнула. — Она позволила, чтобы он пришел в запустение и разрушался.
— Она не совсем хорошо себя чувствовала, — сказала Элис. — А какова арендная плата?
— Сто семьдесят пять фунтов за семь лет. Это очень дешево. Мой муж занимается таким бизнесом, поэтому я знаю. Мама, мать, выплачивала двадцать пять фунтов в год.
Двадцать пять фунтов! Элис никогда даже не видела двадцати пяти фунтов. Она обвела взглядом обшарпанную комнату и представила себе, что стены выкрашены свежей краской — розовато-лиловый будет в самый раз, — на окнах висят новые занавески, на полу лежит новый линолеум. На стульях тоже следовало бы сменить обивку, но пока ее можно просто подлатать, сушилки выглядели так, словно пережили вселенский потоп, но, если их хорошенько почистить и отполировать, они будут как новенькие. Она не знала, что на нее нашло, когда спросила у Оливии Казенс:
— Вы уже отправили уведомление собственнику компании?
— Оно здесь, со мной, лежит в моей сумочке, и я отправлю его, как только выйду отсюда.
— Не могли бы вы подождать до завтрашнего утра? Если меня не будет к девяти часам, тогда отправляйте.
* * *
В гостиной дома номер восемь по Гарнет-стрит было включено радио. Джеральдо и его оркестр исполняли избранные произведения Кола Портера.
— День и ночь, — мурлыкал Дэнни Митчелл, отглаживая свою любимую рубашку: голубую в белую полоску, с жемчужными пуговицами. Он улыбнулся, воображая себе предстоящий вечер. Через час он зайдет за Филлис Гендерсон, сорокалетней вдовой. Они отправятся в пивной бар, немного выпьют, Филлис будет строить из себя недотрогу, но все кончится тем, что она пригласит его к себе домой на чашку какао, а потом — в постель.
У Дэнни была заслуженная репутация сердцееда. В течение десяти лет, пока он был женат на своей возлюбленной Рене, и следующих десяти лет после ее смерти, когда ему пришлось воспитывать дочь, Дэнни не посмотрел ни на одну женщину, но потом Элис вышла замуж, и Дэнни начал развлекаться, пусть даже немного поздно.
Ему исполнился пятьдесят один год, он работал электриком в порту и был стройным и сильным, как мужчины вдвое моложе его; на голове его курчавились волосы такого же цвета, как у дочери. В лице Дэнни не было ничего особенно привлекательного, но он обладал летящей, необычной улыбкой, которая нравилась окружающим, а от взгляда его голубых глаз женщины начинали чувствовать слабость в коленках. В Бутле было полно вдов и незамужних женщин, которые не задумываясь отдали бы правую руку за возможность связать свою жизнь с Дэнни Митчеллом.
