Джудит Крэнц - Пока мы не встретимся вновь
Жизнь была бы прекрасна, если бы опытная кокотка могла возбуждать его столь же сильно, как добродетель этой прелестной провинциалки, думал Марэ. Беспрецедентно долгое ожидание возбуждало сильнее, чем быстрая капитуляция, но ведь гастроли в Дижоне продлятся всего несколько дней, и если за это время он не добьется своего, Жюль выиграет. Ален почти жалел, что заключил это проклятое пари и не может вернуться в Париж, не тронув Еву, не разрушив ее наивного восприятия мира и провинциальных понятий о приличиях.
Двор дома Кудеров был огражден от улицы массивными деревянными воротами; ночью их запирали на засов. Привратники, Эмиль и его жена Жанна, жили в небольшом флигеле во дворе. Они открывали и закрывали ворота в течение дня, когда кто-нибудь въезжал во двор или выезжал со двора. Посторонним, чтобы войти сюда с улицы, приходилось звонить у вырезанной сбоку маленькой дверцы. Ключ от этой дверцы, тоже запиравшейся на ночь, висел на кольце в сторожке Эмиля и Жанны. Домик их всегда был открыт. Да и зачем его запирать?
В доме Кудеров ложились спать в десять часов. Доктор поднимался около шести утра, чтобы подготовиться к обходу в своей клинике, и мадам Кудер устроила домашний распорядок в соответствии с его расписанием. В летние месяцы, когда жизнь в городе замирала из-за жары, Кудеры часто оставались после ужина дома. Но, даже нанося по вечерам визиты к друзьям, они не брали с собой Еву.
Еве не составляло труда притвориться, что она легла спать, дождаться, когда в доме воцарится тишина, затем выскользнуть из своей комнаты, открыть дверь привратницкой, взять ключ от дверцы в воротах и, словно на крыльях, прилететь в «Алказар». Не помышляя о том, что Ева способна на такие поступки, родители проявляли полную беспечность. Нарушение установленных правил считалось абсолютно невозможным в этом доме с его незыблемыми устоями.
Жюль, предупрежденный Аленом, впускал Еву в театр через дверь, выходившую на боковую аллею, чтобы она могла посмотреть из-за кулис второе отделение. В тот — самый первый — вечер девушка прибежала в «Алказар», когда представление еще не закончилось. Ева и Ален сидели друг против друга на двух стульях, единственных предметах меблировки гримерной, кроме туалетного столика. Ева держалась так напряженно, что Ален понял — подступиться к ней очень не просто.
— Почему ты не можешь поужинать со мной после спектакля? — спросил он. — Неужели нужно мчаться домой прямо из театра?
— Я живу далеко отсюда, — без колебаний солгала Ева, уже придумав для себя легенду. — Я работаю в магазине дамской обуви на другом конце города. Хозяйка магазина, мадемуазель Габриэль, помимо жалованья, предоставила мне комнату. Это старая дева, очень набожная и допотопная. Ей трудно угодить. В полночь она запирает дверь, и, если я не вернусь к этому часу, старуха выставит меня.
— У тебя есть семья?
— Я сирота, — снова солгала Ева, не испытывая ни малейших угрызений совести. Она безотчетно чувствовала, что рассказывать Алену о себе нужно как можно меньше.
Ева не понимала, что с ней происходит, но ее крайне смущало неистовое возбуждение: казалось, что от ее тела в мозг поступают какие-то необъяснимые сигналы.
Ужинать с Луизой после возвращения из «Алказара» было так же тягостно, как изучать новый язык. Думая лишь о том, что вечером она снова отправится в театр, Ева забывала, как надо себя вести, как следует держаться за столом девушке по имени Ева Кудер. Она, конечно, могла управиться с ножом и вилкой, передать соль, но этим исчерпывались все ее житейские навыки. Все ее силы поглощало безмерное возбуждение, а мысли занимал только Ален Марэ.
Вся следующая неделя прошла как в тумане. Несколько теннисных партий с юношами и девушками, которых она знала всю жизнь, два загородных пикника в лесу, куда съезжались целыми семьями, со слугами, на каретах или семейных автомобилях, называемых омнибусами. Завтраки здесь сервировались с меньшими церемониями, чем обычно, но Ева пассивно участвовала во всем этом, почти ничего не замечая и думая только о прошедших вечерах и вечере наступающем. Она перестала посещать профессора Дютура: разве можно исполнять классику, когда в мозгу звучат мелодии романсов Алена? Ее доверительная близость с Луизой стала воспоминанием детства, ведь она не могла признаться подруге, кем заняты ее мысли. Не то чтобы девушка перестала походить на себя, но она стала лишь тенью прежней, живой и веселой, Евы Кудер — мягкой, послушной и тихой.
Вечером, выскользнув через маленькую дверцу, она влетала в «Алказар», охваченная таким диким волнением, что ей приходилось ждать, пока восстановятся дыхание и голос. Обычно Ева заставала Алена одетым для выхода во втором отделении. Только английский клубный пиджак и жилет, в которых он неизменно появлялся перед публикой, висели на вешалке, а не валялись на стуле.
Ева никогда не осмеливалась покидать дом, пока в десять часов родители не тушили газовые рожки. Второй выход Алена начинался незадолго до одиннадцати и завершал представление. Хотя Ева мчалась не переводя дыхания от дома до театра, на дорогу уходило не менее пятнадцати минут, поэтому каждый вечер они проводили вместе около получаса. Придуманная девушкой легенда о запирающейся в полночь двери магазина мадемуазель Габриэль мешала Алену осуществить его планы, а для Евы превратилась в навязчивый кошмар, но она стойко держалась за нее, подчиняясь тому же инстинкту, который заставил ее сочинить это.
Прочитав письмо от сестры, мадам Кудер с загадочным выражением лица протянула его мужу.
— Взгляни, дорогой.
Дидье Кудер пробежал письмо и вернул его жене.
— Чудесно! Мы прекрасно проведем время. Мой ассистент справится с делами в клинике не хуже меня, а визиты больных я отложу. Еще никто не умирал от заболеваний печени за несколько дней. Надеюсь, это будет великолепная поездка… Боюсь, ты вышла замуж не за того человека, Шанталь. У меня не бывает отпусков, однако уверен, что хоть один, тем более такой короткий, я могу себе позволить.
— Возможно, но подумай о Еве.
— Ее тоже приглашают, так в чем же трудности?
— Ах, это сильно осложнит дело, — надулась мадам Кудер. — Прежде всего у нее нет подходящей для Довиля[2] одежды. Все, что Ева носит сейчас, шила мадам Клотильда, но она уехала из города прошлым августом. Так или иначе, уже нет времени заниматься ее туалетами.
Мадам Кудер еще раз с нарастающим разочарованием пробежала глазами написанное.
— Даже если бы у Евы нашлась подходящая одежда, — вздохнула она, — не думаю, что разумно брать ее с собой… Мари-Франс пишет, что туда едут люди нашего с тобой возраста. Она, конечно, проявила доброту, пригласив и Еву, но мысль, что рядом, развесив уши, вертится молоденькая девушка, испортит все удовольствие. Мужчины не знают, как себя с ней вести, и говорят то, что ей не следует слышать, ну а женщинам хочется просто спокойно посплетничать. Она будет только мешать нам, ты это прекрасно понимаешь. Если бы там был кто-то из молодежи… Нет, мы не можем туда поехать.
