Юлия Данцева - Мастер и Виктория
Но Зимин мягко улыбнулся и сказал, что не собирается на меня давить. И что если вдруг я передумаю – он всегда будет рад помочь.
Теперь я понимаю, что, наверное, должна быть ему благодарной. Именно Тема расставила по полочкам всё в моей никчемной жизни. Указала мне на мое место. Позволила разобраться в себе и принять себя такой, какой я была. Перестать себя ненавидеть. Заставила себя уважать.
То, что рассказал мне Зимин, стало лишь отправной точкой. Он не заставлял и не уговаривал. Просто дал информацию для размышления.
Днем между сменами в своей маленькой съемной комнатушке в старом сталинском доме я пролистывала страницы тематических сайтов и знакомилась с этим странным и страшным миром. Читала статьи, размышления на форумах. Смотрела видео, разглядывала картинки, иногда отвратительные, иногда странно красивые. Многое сразу отмела, как совершенно невозможное для меня. Многое и не имело к Теме никакого отношения, являясь, по сути, грязной порнухой или играми психически нездоровых людей. Но все чаще ловила себя на мысли, что мне хочется испытать все самой. Что-то во всем этом было притягательное и возбуждающее.
Зимин вызывал меня к себе еще несколько раз. Я упрямо качала головой. Страх был сильнее любопытства.
Однажды я решилась поговорить об этом с Ларисой, которая стала мне почти подругой, продолжая меня выделять среди других девчонок и почти по-матерински опекать.
На мое малопонятное бормотание, в основном состоящее из междометий, она только улыбнулась.
- Зимин тебя обрабатывает?
Я кивнула, покраснев.
- Не парься. Он со всеми так. Ко мне почти год приставал. Все рассказывал, как это здорово и замечательно. Я сразу ответила, что слишком себя люблю, чтобы позволить обращаться с собой как с собакой. Это как надо себя ненавидеть, чтобы ловить кайф от того, что тебя хлещут по щеками, связывают и вытягивают плетками?
Ее слова крепко засели у меня в голове. Кажется, я начинала понимать, отчего в отличие от Ларисы, я испытывала это странное любопытство и сладкий ужас. Я не любила себя. И не просто не любила. Я себя ненавидела. Какое-то смутное чувство, что этот жуткий гротескный сумрачный мир, вербовщиком которого был господин Зимин, может дать мне то, что я так отчаянно и безуспешно искала.
Конечно же, работа официантки не была пределом мечтаний. Распухшие после смены на каблуках и стертые в кровь ноги, вечные синяки на мягком месте от проявления симпатии нетрезвых клиентов, прокуренный, пропахший дешевыми духами и потом зал. Все это вскоре мне стало недоедать и вызывало глухое раздражение.
Через полгода Лариса мне дала телефон одного своего знакомого, который искал помощника по бизнесу – девушку без особых претензий, усидчивую и готовую к рутинной бумажной работе. Я позвонила и вскоре, бросив работу в клубе, устроилась в крошечную фирму, занимавшуюся грузоперевозками. Мой шеф, немолодой, вечно уставший, иногда с похмелья, по счастью, не проявлял ко мне никакого сексуального интереса. Это меня устраивало больше всего. Я все еще панически, до истерики боялась всего, что хоть как-то могло напомнить о сексе. У Бориса Аркадьевича была молодая и эффектная жена, а я старалась изо всех сил выглядеть незаметной серой мышью. Работа с накладными, заказами, счетами на бензин и маршрутными листами была скучной, но она как нельзя лучше успокаивала и приводила в гармонию мой внутренний мир.
Но, уходя из клуба «Спейсер», я, наконец, решилась, как мне казалось, преодолела свой страх, и оставила у Зимина свою анкету, где после недолгих раздумий написала в графе «ваш статус» английское слово ‘bottom’. Это означало, что я готова играть роль подчиненного нижнего партнера, сабмиссива или саба в сокращенном варианте. А нижних женского рода в Теме ласково называли сабочками.
Принимая от меня анкету, Зимин победно улыбался и произнес, сжав мою руку:
- А я знал. У меня чутье на сабочек. Почуял это в тебе, как только увидел. Но ты с характером. И без опыта. Не думай, что быстро найдешь себе хорошего верхнего. Это не так просто. Только смотри, не ищи на стороне. Можешь нарваться на банального маньяка. За своих клиентов я отвечаю. Да, и еще: если когда-нибудь кто-то нарушит правила, ты обязана сообщить. То же самое относится и к тебе. Ясно?
Я молча кивнула.
Первое письмо пришло мне на почту лишь спустя месяца три. Мое нетерпение и жгучее любопытство первых дней давно успело улечься. Я почти забыла о том, что оставила анкету, закрутившись в рутине своих монотонных бумажных дел на работе и унылых одиноких вечеров перед стареньким телевизором.
Первая моя сессия, которую я ждала с таким трепетом, не принесла мне ничего, кроме синяков, боли, ужаса и стыда. Я не смогла заставить себя беспрекословно выполнять приказы чужого мне мужчины, который к тому же и не пытался наладить со мной никакого контакта или как-то объяснить, за что он шлепает меня стеком и бьет по щекам. До сексуальных воздействий и вовсе не дошло. Когда он сковал меня наручниками и пристегнул к кровати, я снова почувствовала себя избитой оттраханной сукой. Меня охватил панический ужас, я истошно закричала, из глаз ручьем полились слезы. Мой неудавшийся верхний, перепугался, тут же освободил меня и выпроводил вон, назвав психованной истеричкой.
Я в слезах позвонила Зимину и сказала, чтобы он уничтожил мою анкету, что Тема не для меня. Он ответил, что уберет. Пока. Но что я все равно вернусь.
Может, так бы оно и было. Но тут случилось то, что выбило меня из колеи на несколько месяцев. Из выпуска новостей я узнала, что погиб мой отец. Глупо. Жестоко. Разбился на служебной машине, как я потом узнала по секрету от его друзей, сев пьяным за руль.
Не помню, как собирала вещи и ехала домой. Не помню самих похорон, на которые еле успела. Помню только запах хвои, пронизывающий ветер на кладбище, вырывающий ледяными пальцами сердце из груди. Незнакомых людей, что-то мне говоривших, обнимавших, сжимавших мои холодные руки. Выстрелы прощального караула, разрывавшие мне мозг. Горький вкус водки. Пустоту внутри. И тяжелое, непосильное осознание, что в мою копилку смертных грехов, в мешочек с черными камнями на моей шее, положили еще один. Теперь я должна была Богу еще и за смерть своего отца. Я не сомневалась – это была моя вина. Только моя.
Я прожила в родном городке две недели - больше не смогла. Пустая холодная квартира, все еще пропахшая жутким запахом похоронных венков, портрет отца с черной ленточкой рядом с таким же, маминым, отцовская форма, висящая в шкафу, его фуражка на вешалке и мамино пианино - это все, что осталось мне от моего детства. Я понимала, что если не уеду – снова попаду в психушку или выброшусь из окна. Родственников у меня больше не было. Мамины родители умерли довольно давно, когда мне было лет шесть или семь. Бабушка со стороны отца и того раньше, а дедушка, тоже милиционер, погиб еще до его рождения. Друзья отца помогли мне получить деньги за квартиру родителей и отцовскую машину, не дожидаясь шестимесячного срока для оформления наследства. Забрав разные мелочи – мамины украшения, отцовские награды, фотоальбомы и еще пару-тройку вещей, я вернулась в Москву. Больше у меня в родном городе никого не осталось и ничего не держало.
