Вера Колочкова - Научите меня любить
– А если даже и так, вам-то какое дело? Ворвались, командуете тут! Это моя квартира, я здесь хозяйка, понятно вам? – поднялось до самой высокой нотки Сонькино возмущение.
– Но это же моя дочь! Что она здесь делает?
– О господи… Да кому она нужна, ваша дочь! Можно подумать, она малолетка несовершеннолетняя, ни разу не трахнутая. Да и не было ничего, никто ее и пальцем не тронул…
– Ага! Так я вам и поверила! Лежит с мужиком в постели, и никто пальцем не тронул!
– Ой-ой, женщина… Давайте без полемики обойдемся, а? Я надеюсь, вы не собираетесь именно сейчас открывать дискуссию на эту тему? – парировала Сонька с нервным смешком в голосе. – Давайте забирайте свою невинную дочь и проваливайте! И не смейте оскорблять моего гостя! Он тут вообще не при делах, понятно?
– Где? Где моя одежда? – окончательно проснувшись, требовательно и властно вдруг возопил Вахо. – Принесите мне кто-нибудь мою одежду!
– Сейчас, Вахо, сейчас! – сменила тон со скандально-насмешливого на почти лебезящий Сонька. – Простите, Вахо, я сейчас… Я Алику позвоню, он за вами приедет…
– Ах, тут еще и Алик есть? Вот и хорошо, пусть едет! Я сейчас в милицию… – никак не могла уняться мама.
Катя слышала через одеяло, как тяжело она справлялась с гневливым дыханием, даже фразу до конца проговорить не смогла.
– Да отстаньте вы со своей милицией, женщина, – вдруг тихо, но довольно злобно произнесла Сонька. – Как вы понять не можете, что это не те люди, которых можно схватить за шкварник и потащить в милицию. Давайте валите отсюда подобру-поздорову, пока сами в милиции не оказались. И чем быстрее, тем лучше. Мой вам совет.
– Одежду мне дайте, наконец! – снова прорычал Вахо так, что Сонька лишь ойкнула испуганно и зашелестела полами халатика. Наверное, за одеждой рванула.
Наверное, и мама что-то услышала в его начальственном рыке для себя не очень хорошее. Катя почувствовала через одеяло, как ее ладонь жестко опустилась ей на живот, отчего его тут же свело неприятной судорогой.
– Ладно. Мне все понятно, – произнесла она устало и непривычно покладисто, – вставай, Екатерина, собирайся. Домой поедем. Надо же… Вот уж не думала, что ты… Ладно, вставай. Внизу отец в машине ждет. Где твои вещи?
Что происходило дальше, Катя почти уже и не помнила. Образовалась в голове и в теле странная тупая вялость, как при высокой температуре. Когда видишь картинку, а смысл ее до тебя не доходит. Когда весь организм немеет и от всего кричащего и кругом происходящего равнодушием самосохраняется. Вот и она – равнодушно встала, равнодушно оделась. Под присмотром мамы начала собирать вещи в чемодан. Хорошо, Сонька догадалась Вахо на кухню увести. Хотя какая теперь уж разница… Все равно теперь.
Потом они вместе с мамой с трудом застегивали молнию на чемодане. Молчали, пыхтели. Мама навалилась на него всем туловом, и молния ничего, поддалась. Распрямившись и смахнув капельки пота с мокрого от стараний лица, мама с нарочитым грохотом покатила чемодан по дубовому ламинату. Зачем-то еще и в спину ее подтолкнула, будто уничтожая попытку к сопротивлению. Опять же – молча.
Уже от двери Катя оглянулась, поймала взгляд выглянувшей из кухни Соньки – она там, по всей видимости, начальственного гостя кофе отпаивала. Никакого сожаления на Сонькином лице по поводу их бесславного расставания не было. Лишь взгляд поймал последний жест – Сонька выразительно покрутила пальцем у виска, мотнув подбородком в мамину спину.
В лифте ехали молча. Выйдя из подъезда, Катя сразу увидела отцовский голубенький жигуленок. Отец открыл дверцу, выскочил из машины, радостно заулыбался ей навстречу, но тут же и сник, почуяв по виду мамы недоброе, засуетился с чемоданом, укладывая его в багажник.
– Постой… А где твоя синяя куртка? – вдруг озадаченно спросила мама, прежде чем сесть рядом с отцом на переднее сиденье.
– Забыла – там, в шкафу, в прихожей… – вяло махнула рукой Катя. – Да бог с ней, с курткой, мам…
– Как это – бог с ней? Она, между прочим, денег стоит!
– Хорошо. Я сейчас принесу, – покорно развернулась в сторону Сонькиного подъезда Катя.
– Нет! Садись в машину! Я сама принесу!
Проводив квадратную материнскую спину глазами, Катя плюхнулась на заднее сиденье, захлопнула дверцу. Отец обернулся к ней озабоченно:
– А что произошло-то, Кать?
– Да ничего, пап. Ничего особенного не произошло. Ты лучше скажи: откуда вы здесь взялись?
– Так это… Мама тебе вчера звонила весь вечер, а ты никак трубку не брала. Она переволновалась, ночь не спала… А как только рассвело, она меня разбудила и говорит – ехать надо! Сердце, говорит, беду чувствует. Ну, мы и приехали… А в общежитии твоем сказали, что ты давно съехала. Ну, мы тогда в институт, в деканат, мама переполошила там всех… Начали твоим бывшим однокурсникам звонить, и девочка какая-то назвала этот адрес. Вроде того, что ты давно уже здесь обитаешь. Зачем ты врала-то, Кать? Мама, она ж переживает за тебя…
– Ладно, пап. Тихо, вон она уже идет. С моей синей курткой. Заводись, поехали.
Всю дорогу до Егорьевска ехали молча. Лишь один раз мама обернулась к ней, окатила недолгим взглядом. И непонятно было, чего в этом взгляде больше – презрения или озабоченности ее судьбой. А может, всего было поровну. По крайней мере, других компонентов уж точно не было.
– Ой, Катька… Привет… Тебя чего, мама домой притащила, что ли?
Потянувшись, Милка села на кровати, по-детски протерла глаза. У нее все жесты были немного детскими, хотя давно бы уж повзрослеть пора. Никак не тянула Милка на старшую сестру, даже выглядела как девочка-подросток. Вернее, как хулиган-подросток. Маленькая, невразумительно для своих двадцати восьми лет щупленькая, белобрысая, лицо в мелких конопушках. Но, надо сказать, конопушки ее совсем не портили. Наоборот, очаровывали. Только почему-то не находилось среди очарованных Милкиными конопушками особей мужского пола ни одного подходящего для серьезных отношений. По крайней мере, так мама всегда считала. Потому что всякие там рокеры и байкеры не в счет. Потому что в Милкины двадцать восемь давно уже пора обзавестись приличным мужем, домом и детьми и не позорить семью затянувшимся несерьезным девичеством.
– Привет, сеструха. Вставай, хватит дрыхнуть, – устало плюхнулась на стоящую у другой стенки кровать Катя. – Поговори хоть ты со мной, поддержи как-то. Иначе я реветь начну. Истекать слезами собственного ничтожества.
– А что случилось, Кать?
– Ой, лучше не спрашивай…
– Ну вот! А сама просишь – поговори!
– Да я в том смысле, что нормально поговори… Как человек с человеком…
– На посторонние темы, что ли?
