Катрин Панколь - Черепаший вальс
— Почему они другие?
— В Курбевуа ты всех знала, у тебя были друзья на каждом этаже, вам было легко разговаривать, легко встречаться. Ходили из квартиры в квартиру без всяких церемоний. А здесь они более…
Она с трудом подбирала слова, глаза слипались от усталости.
— Более важные, надутые… Не такие близкие.
— Ты хочешь сказать, что они жесткие и холодные? Как трупы.
— Ну, я этого не говорила, но, в общем, ты права, детка.
— Тот господин в лифте, он внутри такой холодный, я чувствую! У него как будто все тело панцирем покрыто, чтобы его никто не трогал, а в голове только он один и есть…
— А Поль? Он тоже жесткий и холодный?
— О, нет! Поль…
Она помолчала, потом прошептала еле слышно:
— Поль — он прикольный, мам. Я бы хотела с ним дружить.
— Ты и будешь с ним дружить, малышка.
— А ты думаешь, он меня тоже считает прикольной?
— Во всяком случае, он с тобой говорил, предлагал познакомить тебя с Ван ден Броками. Значит, он хочет снова с тобой увидеться и считает очень даже милой.
— Ты уверена? А по-моему, я ему не больно-то интересна. Мальчишки вообще мной не интересуются. Вот Гортензия — она прикольная…
— Гортензия старше тебя на четыре года. Вот будешь большая, как она, тогда и увидишь!
Зоэ задумчиво смотрела на мать, словно и хотела ей поверить, но никак не могла себе представить, что когда-нибудь сравнится с сестрой в красоте и обаянии. Потом вздохнула, закрыла глаза и зарылась лицом в подушку, зажав в руке медвежью лапу.
— Мам, я не хочу становиться взрослой. Иногда, знаешь, я так боюсь…
— Чего ты боишься?
— Не знаю. И от этого еще страшней.
Точнее не скажешь. Жозефине стало жутко.
— Мам… А как я узнаю, что стала взрослой?
— Когда сможешь сама принять важное решение, ни у кого ничего не спрашивая.
— Вот ты точно взрослая… Даже очень взрослая!
Жозефине хотелось сказать, что она часто колеблется, действует наугад, наудачу, откладывает решение на потом. Полагается на интуицию, старается все исправить, если ошиблась, и вздыхает с облегчением, если угадала. А когда все получается как надо, считает, что ей повезло. Может, мы никогда до конца и не взрослеем, думала она, поглаживая щеки, лоб, нос и волосы Зоэ, слушая ее ровное, спокойное дыхание. Она сидела у изголовья дочки, пока та не уснула; черпала в ее мерном сопении силы, чтобы не думать о том, что случилось… Наконец встала и пошла к себе.
Легла, закрыла глаза, постаралась уснуть. Но всякий раз, проваливаясь в сон, снова и снова слышала брань того мужчины, чувствовала сыплющиеся на нее удары. Все тело болело. Она встала, порылась в целлофановом пакете, который дал ей Филипп. Там было снотворное, найденное в тумбочке Ирис. Не хочу, чтобы таблетки были у нее под рукой. Мало ли что… Возьми, Жози, пусть полежат у тебя.
Она взяла таблетку стилнокса, оглядела маленький белый цилиндрик: интересно, какова минимальная доза? Решила принять половину. Проглотила, запила водой. Не хотелось ни о чем думать. Спать, спать, спать.
Завтра суббота. Завтра она позвонит Ширли.
Она поговорит с Ширли и успокоится. Та умеет все расставить по своим местам.
Может, все-таки надо обратиться в полицию? Пойти и все рассказать, только попросить, чтобы они не разглашали ее имени? Вдруг ее обвинят в пособничестве, если она промолчит, а тот тип опять на кого-нибудь нападет? Она уже почти решилась, хотела встать, но неожиданно уснула.
На другой день ее разбудили вопли Зоэ: та скакала по ее кровати, размахивая какими-то бумажками. Жозефина прикрыла глаза руками, спасаясь от яркого света.
— Детка, а который час?
— Половина двенадцатого, мам, половина двенадцатого!
— Боже, это я столько проспала! А ты давно встала?
— Тра-ля-ля! Я только что проснулась, посмотрела под дверью, нет ли почты, и угадай, что я нашла?
Жозефина села в кровати, поднесла руку ко лбу. Зоэ махала целой пачкой конвертов.
— Рождественский каталог? Тысяча подарков?
— Нет, мамочка, вовсе нет! Гораздо лучше…
Господи, голова-то какая тяжелая! Будто по ней прошел полк солдат в кованых сапогах. Стоило пошевелиться, и все тело наливалось болью.
— Письмо от Гортензии?
Гортензия никогда не писала. Она звонила. Зоэ замотала головой.
— Холодно, мамочка, холодно. Вообще мимо.
— Ну, тогда сдаюсь.
— Всем сенсациям сенсация! Супер-пупер-макси-гипер— сенсация! Вот такой вышины, вот такой ширины! Такая огромная, прямо до самой луны! Kisses and love and peace all around the world! Да пребудет с тобой сила, сестра! Yo! Brother![6]
При каждом вопле она топала ногой так, что подпрыгивал матрас: сущий вождь племени сиу, в боевом экстазе празднующий победу над врагом и потрясающий его скальпом.
— Хватит скакать, детка. У меня сейчас голова лопнет!
Взъерошенная, ликующая Зоэ плюхнулась на кровать, задрав ноги кверху, и объявила, сияя от счастья так, будто выиграла в лотерею:
— Открытка от папы! Открытка от моего папулечки! У него все хорошо, он все еще в Кении, пишет, что не мог с нами связаться, потому что заблудился в джунглях, а вокруг было полно крокодилов, но он ни на минуту, слышишь, мамуль, — ни на минуту не переставал думать о нас! И он крепко-крепко меня целует! Трам-парам-пам-пам! Папулечка наконец написал!
В очередном торжествующем прыжке она бросилась матери на шею. Жозефина скривилась от боли: Зоэ отдавила ей руку.
— Я так счастлива, мамуль, я так счастлива, ты не представляешь! Теперь уже можно тебе сказать: я боялась, что он умер. Что его крокодил съел. Помнишь, как я боялась туда ехать, боялась увидеть его среди всех этих мерзких тварей? Честно, я была уверена, что рано или поздно они сожрут его живьем!
Она разинула рот, защелкала зубами и громко зачавкала, изображая, как крокодил пережевывает добычу.
— Он жив, мамочка, он жив! Он скоро к нам приедет!
Вдруг она в ужасе замерла.
— Караул! Он ведь не знает нашего нового адреса! Он нас никогда не найдет!
Жозефина протянула руку и взяла открытку. Действительно из Кении, из Момбасы. Отправлена месяц назад, судя по штемпелю на конверте, и конечно же, на прежний адрес, в Курбевуа. Она узнала почерк Антуана, его разудалый стиль.
«Милые мои девочки,
Вот выдалась минутка черкнуть вам два словечка. У меня все хорошо, я вернулся к цивилизации после долгих скитаний по непроходимым и опасным джунглям. Я одолел все: и диких зверей, и лихорадку, и болота, и москитов, а главное, никогда, никогда не переставал думать о вас. Люблю вас всем сердцем. До очень скорого.
Папа».В шестьдесят семь лет Марсель Гробз стал наконец счастливым человеком и не переставал этому удивляться. С самой зари он читал все благодарственные молитвы, какие знал, он возносил хвалы Господу, лишь бы не кончалось его чудное счастье. Благодарю тебя, Господи, благодарю за то, что Ты осыпал меня своими милостями, окропил счастьем, одарил усладами, указал мне путь к наслаждению, опоил сладострастием, ввергнул в блаженство, захлестнул волнами восторга! Благодарю, благодарю, благодарю!
