Возвращается муж из командировки… (СИ) - Волкова Дарья

Он показывал мне рисунки, сделанные по памяти, карандашом — тех людей, которых он встречал, и мест, где он бывал. Отец прекрасно рисует. Он вообще стопроцентный гуманитарий. Так же, как я — стопроцентный технарь.

Я же говорю, колода перемешана со знанием дела. А еще она, похоже, крапленая. Потому что в какой-то момент обдолбанный крупье достал из рукава Аду.

Адочку, как говорил отец. А я в особо черные моменты своей жизни говорил себе, что я — порождение Ада.

Я не знаю, а отец об этом никогда не говорил — деталей того, как они познакомились. Знаю только, что это произошло, когда отец выпускался из интерната. Отцу повезло, ему сразу дали квартиру, как сироте. Большая редкость, как я понимаю. По закону-то положено, а вот по факту обычно ставят в очередь на жилье. А доживают до этой очереди выпускники детских домов далеко не все. Редкая птица долетит до… Ну, в общем, понятно. Бате моему повезло — как раз в год его выпуска сдавали дом для сирот, перерезали ленточку, торжественно вручали ключи бедным деткам.

Отец Ады был среди тех, кто перерезал ленточку и вручал ключи. То ли чиновник, то ли какой-то спонсор — я так толком и не понял. И дочь была зачем-то при нем. Там они и встретились — мой отец и Ада. Мальчик-сирота и дочка какого-то крутого дяди. Чем мальчик-сирота взял девочку, рожденную с золотой ложкой во рту — тайна, покрытая мраком. Подозреваю, отец мне никогда ее не расскажет. А я, наверное, уже и не хочу знать. У меня и так нервная система в последнее время не слишком стабильная. Некоторые вещи лучше не знать, меньше знаешь — ну и так далее. Хотя, полагаю, не последнюю роль сыграла внешность отца, дома у нас была пара его юношеских фотографий, включая свадебные — там было на что запасть. Копна черных кудрей, выразительные глаза, правильные черты лица. Впрочем, какая разница — на что. Главное — чем все это закончилось.

В общем, случился классический мезальянс. Отец Ады, похоже, был слишком уверен в своей дочери. В том, что она умница-разумница и глупостей не совершит. И как-то упустил ситуацию. А потом — оп! И вот он я, прошу любить и жаловать. Ну, точнее, известие о том, что Ада беременна.

И влиятельному папе пришлось суетиться. Видимо, на аборт дочь уговорить не смог. Или сообщили ему, уже когда все сроки вышли. Многие детали произошедшего мне не известны. А факты — факты таковы. Они расписались — Ада и мой отец. Батю моего тут же «поступили» в институт — надо же было дать этому голодранцу какое-то образование. Купили квартиру. И зажили молодые. Недолго и, подозреваю, что не очень счастливо.

О последнем акте этой нелепой истории — «драме» язык не поворачивается сказать — отец мне рассказал. Как-то крепко выпил — и рассказал. Вообще, батя мой почти не пил. И не умел. Но один раз что-то случилось — может быть, это была какая-то годовщина памятной даты или еще что-то — и он крепко приложился к бутылке. И рассказал мне, семнадцатилетнему дятлу, как так получилось, что из всей родни у меня только он — Юрий Алексеевич Гагарин. Космонавт без номера.

В общем, терпели в приличной семье безродного голодранца недолго. А потом, когда мне было года три, наверное — послали нас с батей на хрен. Именно так. Не только его — но и меня тоже.

«Ну, подумай сама, какой от этого идиота может быть сын? Такой же никчемный идиот, как он сам! Там генетика, Ада! Нормальных детей в мусорный бак не выбрасывают. Наверняка, от алкашей приплод. Это генетическое отребье! Все, подурила — и хватит. Уезжаем».

Я не знаю, были ли эти фразы дословными. Судя по тому, что отец повторял их раз за разом, точно, не меняя ни одного слова — наверное, да. Слова, сказанные отцом Ады.

И они уехали. Далеко. За океан. Там у них дела, какой-то бизнес. А отец остался тут. Со мной.

Я без понятия, как он смог защитить диплом со мной на руках. Ведь я тогда был еще в совсем сопливом возрасте. Но как-то сумел. Образование у отца самое что ни на есть бесполезное и бестолковое — историк. Первое время влиятельный и состоятельный бывший тесть помогал «генетически ущербному» бывшему зятю — так понимаю, деньгами и тем, что отца взяли на работу в какой-то НИИ. Не понимаю, какой НИИ может быть у историков, ну да это и не важно. Как-то, в общем, отец трудоустроился. Как-то, в общем, растил и воспитывал меня. Хотя воспитывал — это громко сказано. А, может, и нет. Я как-то быстро привык к тому, что у меня отец не такой, как у всех. Рассеянный, всегда погруженный в свои мысли, непрактичный. В какой-то момент квартиру пришлось продать — я подозреваю, что задешево — и переехать в ту, которую я назвал клоповником. Ну, по сравнению с просторной двухкомнатной квартирой, оставленной нам отцом Ады, комната в коммуналке — клоповник.

Я быстро понял, что не стоит ждать от отца чего-то… чего-то сверхъестественного. Чего-то, что превосходило его возможности. Помню, как в третьем классе он мне на сладкий стол на Новый год в школе выдал банку сгущенки со словами: «Ну, сладкая же». После родительских собраний, на которые отец приходил через раз, учителя обычно становились ко мне чрезвычайно лояльны.

Зато — не пил. А у некоторых ребят в школе отцы пили. И ни разу не поднял на меня руку, а у нас была в классе пара ребят, которые могли и с синяками в школу прийти. Отец вообще ни разу на меня не накричал. Правда, опозорил меня, когда расплакался на моем выпускном в школе. Ну, это я тогда решил, что опозорил. Сейчас я так, конечно, не считаю. На вручении красного диплома уже не плакал. Стоял гордый, будто ему Нобелевскую премию вручают. Хрен знает, конечно, вручают ли историкам Нобелевские премии. Но вид у бати был чрезвычайно сияющий.

И мы стали как-то жить. Неплохо жить, я считаю. Я уже с третьего курса подрабатывал, к моменту выпуска из ВУЗа получил позицию миддла. В общем, собственные мозги — непонятно откуда взявшиеся у «генетического отребья» — я монетизировал очень успешно. Как будто что-то кому-то доказывая. Но я себе, конечно, ни в чем таком не признавался. Строить карьеру и поднимать бабло — это нормально. Это все так делают. И я так делал. Строил и поднимал. К тридцати годам я имел собственную квартиру, машину и очень хорошо — вот прямо очень, не хвастаюсь — оплачиваемую работу.

В общем, все как в детском стишке, который мне часто читал на ночь отец. Я его по какой-то неведомой детской причине обожал, и батя мне его читал каждый вечер на протяжении хрен знает какого времени. А я до икоты хохотал над этим стишком. Впрочем, по-моему, папа его очень смешно читал.

Вот так и я. У меня были эти «диван, чемодан, саквояж». В смысле, квартира, машина, работа. Девушка. Или — «-шки». В смысле — де-ву-шки. Я их менял. Не слишком часто, меня папа не так воспитывал! Но регулярно. Раз примерно в год-полтора-два.

А потом — бац. И нет ничего. Потому что — что? Правильно.

Батя как-то жил своей жизнью. Я, скажу честно, был только рад тому, что теперь живу отдельно, той жизнью, которая мне нравится. А батя живет своей жизнью. Он же в принципе-то еще не старый человек. Ему вот только пятьдесят исполнилось год назад. Нестарый человек с собственной жилплощадью, какой-никакой работой и даже научной степенью «кандидат исторических наук». Только вот седой почти наполовину. А в целом — вполне себе довольный жизнью человек. Так я считал.

Ну и вот. Рано я расслабился.

Он мне говорил, что ушел из НИИ и устроился работать в какой-то фонд — и я только обрадовался этому. НИИ у меня не вызывал никакого доверия — ни в плане денег, ни плане вообще полезности — хотя бы общественной, не говоря уже о научной. А фонд — что фонд? Тогда их расплодилось до черта, по любому чиху — фонд, там крутились какие-то деньги, и я даже обрадовался, что батя мой смог сам чего-то в своей жизни поменять в лучшую сторону.