Джоджо Мойес - Танцующая с лошадьми
– Если он солгал о том, как попал в Англию, мог солгать о чем угодно.
– Выкинь ты это из головы. – Конор откинулся на спинку кресла и сделал большой глоток вина. – Несчастному ребенку удалось избежать высылки в богом забытую дыру. Ну и что? Забудь.
Даже имея дело с самыми трудными случаями, Конор надевал маску сангвиника: выйдя из зала суда, расточал улыбки и с радостным видом пожимал всем руки, будто ему все равно, выиграл он или проиграл. Он похлопал себя по карманам:
– Возьми мне еще один бокал. Иначе придется бежать в банкомат.
Она стала рыться в сумочке в поисках бумажника, и ее пальцы запутались в чем-то. Она потянула и вытащила на свет амулет – маленькую шероховатую на ощупь серебряную лошадку, которую Ахмади дал ей в тот день, когда она выиграла его дело. Она собиралась послать амулет ему домой – не так уж много у него ценностей, чтобы их раздаривать, – но совершенно об этом забыла. Теперь он напоминал ей о совершенной ошибке. Вдруг на память пришло странное для города видение, которое явилось ей в то утро.
– Конор, сегодня я видела нечто странное.
Пятнадцать минут поезд стоял в тоннеле на подъезде к Ливерпуль-стрит. Этого времени было достаточно, чтобы температура в вагонах повысилась, люди стали беспокойно ерзать на сиденьях и выражать недовольство. Связь в тоннеле не работала, и ее телефон замолчал. Оставалось лишь смотреть в черноту и думать о бывшем муже, который еще не совсем стал бывшим.
Она пошатнулась: поезд, скрежеща раскаленным металлом, дернулся и выехал из тоннеля на солнечный свет. Она не будет думать о Маке. Не будет думать об Ахмади, который оказался совсем не тем, за кого себя выдавал.
И в этот миг явилось видение. Оно так быстро исчезло, что, даже выгнув шею и оглянувшись назад, пытаясь рассмотреть, что это было, Наташа сама себе не могла сказать, видела она это на самом деле или ей пригрезилось. Видение растворилось в залитых маревом улицах и палисадниках, в покрытых сажей балконах и пропитанных свинцом веревках с развешанным бельем.
Но оно не оставляло Наташу весь день, даже когда поезд уже доставил ее в подернутый дымкой центр Сити. Посреди пустынной, мощенной булыжником улицы, зажатой между многоэтажными жилыми домами, вдоль которой располагались станции обслуживания грузовиков и припаркованные автомобили, стояла молодая девушка с длинной палкой в руке – не для угрозы, а для обучения.
А над ней возвышалась огромная лошадь, которая сохраняла равновесие, стоя на задних ногах, лоснящихся и мускулистых.
Наташа бросила кулон в сумочку, едва скрывая дрожь.
– Ты меня слушаешь?
– Прости, не разобрал, что ты сказала.
Он читал газету. Потерял интерес. Он же сказал: не зацикливайся. Можно подумать, он сам был на это способен.
Она пристально посмотрела на него:
– Уже ничего. Пойду раздобуду вина.
Глава 2
Позаботьтесь, чтобы жеребенок был добрым, послушным и любил людей… Таким его обычно делают дома.
Ксенофонт. Об искусстве верховой ездыКоня, подобного Бо, нечасто увидишь на заднем дворе в Восточном Лондоне. Он не был тяжелой ломовой лошадью с мохнатыми ногами или породистым иноходцем с овечьей шеей, которого можно быстро запрячь в двуколку, чтобы организовать подпольные бега на шоссе с двусторонним движением. Результаты заносятся в личные записные книжки, после чего кругленькие суммы, выигранные на незаконных пари, переходят из рук в руки. Не был он и хорошо обученной в школе верховой езды лошадью из Гайд-парка. Или одной из множества разновидностей низеньких крепких пони, черно-белых или коричневых, которые с разной степенью добродушия позволяли на себе ездить вниз по ступеням, перепрыгивать через пивные бочки или запихивать себя в лифт, чтобы потом их хозяева могли со смехом и гиканьем скакать по балконам многоквартирных домов.
Бо был Selle Français, французским селем, ширококостной чистокровной верховой лошадью, с более крепкими ногами и более сильной спиной, чем предполагала эта порода. Он отличался спортивностью и уверенным шагом. Спина с короткой поясницей позволяла ему хорошо прыгать, а ласковый, почти как у собаки, нрав делал его уступчивым и добродушным. Его совершенно не беспокоил шум транспорта, и он не переносил одиночества. Ему быстро становилось скучно, и Папá повесил столько мячей на веревках у него в стойле, что Ковбой Джон шутил: старик, вероятно, прочит коняге место в баскетбольной лиге.
Другие дети у Сары в школе и во дворе получали удовольствие от подарков и сюрпризов, от гонок на угнанных автомобилях по пустырям, которых становилось все меньше; они тратили часы, чтобы вырядиться под какую-нибудь знаменитость, штудировали модные журналы с большей тщательностью, чем школьные учебники. Она ко всему этому была равнодушна. В первый раз надев на лошадь седло и вдохнув знакомый запах теплого тела и чистой кожи, обо всем другом она забыла.
Когда Сара ехала верхом на Бо, все неприятное, уродливое и удручающее исчезало. Она забывала, что была самой худенькой девочкой в классе, что ей одной ни к чему было носить лифчик, что только у нее и Рени, турчанки, с которой никто не разговаривал, не было мобильного телефона и компьютера. Забывала, что, кроме Папá, у нее никого нет на свете.
Если описать ее чувства к своей лошади, пока все складывалось хорошо, то это будет: благоговение перед ее могуществом, ощущение абсолютной силы под собой и восхищение тем, на что лошадь была способна ради нее. Бо плохо себя вел, только если она забывала, как правильно его попросить. Это случалось, когда ее беспокоили неприятности в школе, или ее мучила жажда, или она была усталой. Когда у них все получалось, он излучал такое добродушие, что у нее возникал комок в горле. Бо был ее, и он был особенный.
Тем, кто не разбирался в лошадях, Папá говорил, что он был как «роллс-ройс» по сравнению с трактором: все тонко настроено, все быстро реагирует, все элегантно. Разговаривать с ним следует тихим голосом, на него нельзя кричать, и его нельзя шлепать. С ним у вас происходит слияние ума и воли. Она просила Бо что-то сделать, тот сосредоточивался, напрягал мышцы, опускал массивную голову на грудь и делал. Его потолком был потолок Сары. Дедушка говорил, у Бо самое большое сердце, какое он встречал у лошади.
Так было не всегда. У Сары осталось два шрама на руке в форме полумесяца – след от укуса. Когда они приучали Бо к поводьям, случалось, он срывался с поводьев и скакал по парку, размахивая хвостом, будто знаменем. Испуганные мамочки с колясками визжа разбегались в разные стороны, а Папá громко молился на французском, чтобы лошадь не столкнулась с автомобилем. Каждый раз Папá говорил, что это Сара виновата. Иногда ей хотелось даже накричать на него. Но теперь она стала опытней и понимала его правоту.
