Владимир Короткевич - Чозения
Вода у борта была более свирепой, чем в отдалении. Потоки ее летели на людей.
— Спасибо, брате, — сказал Северин.
— …сэр, — сквозь зубы сказал Павлов.
— Спасибо, сэр.
Странно было видеть над этим взбунтовавшимся, страшным морем спокойное небо и далекие сопки берега, над которыми висела гряда нежно-белых облаков. Как балдахин из горностая. Как лента, которую прикрепляли к старинным гравюрам. Так и хотелось написать на ней, что именно изображает этот пейзаж.
— Давай, милая. Давай, любименькая… Ну… Ну… — сквозь зубы цедил Василь. — Кальмары и зубастые киты!.. Бавтромей, тюлень-акиба… Если не повезет, если перевернемся — яхту не бросай. Держись за нее. Тогда найдут. Она как погибающая чайка. А человеческая голова на воде — тьфу! Плевок. Большой стеклянный поплавок от невода. Слышишь?
Солнце в свинцовом закате напоминало просто мазок. Красный мазок. И этот его последний взгляд был неизъяснимо грустный и дикий.
На море легла тьма. Левей, где-то далеко, мигал маяк. С ровными интервалами. И в мигании также были и тревога и предостережение.
Будрис не помнил, как прошли следующие часы. Пару раз их чуть не перевернуло. Мокрые, ослепленные мраком и водой, они рвались вперед почти только по звездам. И страшно было подумать, что звезды вот-вот закроет череда туч, что наползала с юга. Яхта трепыхалась в безбрежном море, как бабочка-однодневка, и казалось, шансов на жизнь у нее не больше, чем у бабочки. И все же она отчаянно дралась жизнь.
Когда ветер неожиданно утих, Будрис не сразу понял что все кончено, что они в безопасности, что это остров Рогвольд прикрыл их от шторма своим скалистым телом.
Он просто видел контур острова. Остров лежал в море как кит. Горели у этого кита глаза — два огонька у самого берега. А над головой, будто вскинутый фонтан воды, струями клубился Млечный Путь.
IV. СИНЯЯ ПЕСНЯ, КОТОРУЮ ПЕЛИ ЛЮДИ КОТОРОЙ ПОДПЕВАЛИ РЫБЫ И ОСЬМИНОГ
Шторм гремел всю ночь и к рассвету исчерпал всю свою ярость. Море, правда, еще тяжело дышало, но успокаивалось на глазах, как будто кто-то лил в него масло. В вялом утреннем свете волны и на самом деле казались маслеными.
Малый Рыболовецкий Сейнер вышел в море задолго до солнца. Маленькая скорлупка, а на ней девять человек: шесть матросов-рыболовов, моторист, капитан и — бесплатное приложение — Северин Будрис. Кроме сейнера, в море виднелись еще два судна. По правому борту шел сейнер-напарник. По левому — порхала белой бабочкой яхта Василя. Павлов дурачился: то отставал, то без видимого напряжения перегонял сейнер. Капитан стоял на спардеке и недовольно бурчал:
— Морской бог… Скотина безрогая… Смотри, что вытворяет… С мотором наперегонки бегает… Это ему игра в горипни… «Гори-гори пень…»
Будрис стоял у борта, и всякий раз Василь кричал ему, перегоняя сейнер:
— Рыцарь бедный!.. Чрез смерть и ураган плывет! Принцесса Греза… Чуть не утонул с верным оруженосцем… Чтобы я еще когда… Дудки! «За дикой розой лети сквозь туман».
Наконец ему это надоело:
— Беру курс на Владивосток!.. Помогай бог!.. Не посрами землю белорусскую!
— А ну тебя! Прощай! Спасибо! — Белый мотылек паруса быстро исчез. Море все больше синело.
— Так, — сказал Непейпиво. — Якщо б у нас вси такия моряки — черта с два мы японцам уступили б.
Накануне Будрис думал, что действительно встретит седоусого «казака», и даже немного разочаровался. Иван Непейпиво оказался молодым бритым парнем небольшого роста. Загорелое лицо, серые глаза, красивые твердые скулы. Ничего от традиционного капитана в нем не было, кроме разве умения заковыристо ругаться. Да и это умение смягчал типично украинский юмор.
Потомок переселенца. Один из миллионов. Едешь по краю и слышишь в одной деревне — белорусский язык, в другой — украинский, в третьей — русский или мордовский. Обыкновенные люди. Но глянешь на упрямый подбородок такого — и понимаешь, что пришли сюда самые предприимчивые, самые, в добром значении этого слова, авантюристичные.
И эти русские, украинцы, белорусы не швыряли слов на ветер, оживили этот забытый, «бросовый» край, настроили в нем городов, деревень, заводов, провели железную дорогу, вгрызлись в скалы рудниками, спустили в море корабли и, однако, в первозданной чистоте сберегли свои языки, свои обычаи. Своими руками построили себе новую родину. И никуда с нее не уйдут. Побратались с коренными жителями: удэ, нанайцами, тазами; как кедры, пустили корни в эту землю. И не дали ее в обиду никому. И не дадут.
— Где-то во второй половине дня будем у Тигровой, — сказал Непейпиво. — Чего тебя туда несет?
— Дела.
— Дывысь, як далэко дило кидае людыну. Аж з Билоруси.
— Ничего не поделаешь.
Море было уже совсем синим, но легкая болтанка все же колыхала сейнер, когда начали спускать сеть. На сейнере-напарнике подобрали другой ее конец, растянули и пошли параллельным курсом, словно боронуя и процеживая море.
— Что мне делать? — спросил у капитана Будрис.
— Теперь около часу ничего. А писля воны свий кинець сети передадуть нам, и тут держись… Разве что рыбу будешь сортировать.
— А что же им?
— А в следующий раз ихний будэ улов. Мы ии кинець передамо. И вот так, чэргуясь. Так що, розибравшися с рыбой, можно и перекусить, и в шахы сыграть, и подремать.
— Курорт.
— Ну колы б тут був курорт, то вси дармоиды тут булы б. Усих классов и наций. Добре, що море спокойне сьогодня, ось и курорт.
Северин чуть не сгорел со стыда. Через час напарник подошел к сейнеру борт в борт. Бросили конец. Закрепили оба конца вместе. С грохотом начала работать лебедка.
Чувствуя собственную неприспособленность и никчемность, Будрис следил, как ползет под водой змея сети, как она карабкается на борт и тянется вверх, как, вытащив очередную порцию сети, схватывают ее петлей из каната, и держат крючками за эту петлю, и отпускают лебедку, и вытравленная сеть тяжело падает на палубу. А крюк лебедки цепляет за новую петлю, и сеть снова ползет вверх.
— Техника на грани фантастики, — сказал Непейпиво. — Знаешь, как осьминогов корейцы ловили? Замечают место, где он в скэли сыдыть, ныряють по длинной слеге. Одын дражнить. Други ждэ. А воно миролюбнэ. Ось раз ныряють, други, трэтьи. Ну человичого нахальства и осьминог не выдэрживае, нападае. И як тильки обовье чоловика усими восьмью — други кидаеться и наносить осьминогу «поцилунок смерти». Прокусвае зубами воздушный. Присоски враз отпадают. Щупальца виснут. Тут бери его, раба, за шкирку и выныривай.
Один огромный осьминог как раз каким-то чудом выкарабкался из сети и упал у Будрисовых ног. Смотрел большими глазами, шевелился, меняя окраску то втягивал, то выпускал попугайский клюв.
