Самсон Шляху - Надежный человек
— Но почему, Илие? В чем дело?
— Дал себе слово… Давным–давно решено.
— Не падай духом, парень! И к чему эта загадочность? Зачем таиться передо мной?
— А что остается? — ответил Кику. — Ты подозреваешь Антонюка, подозреваешь ее, подозреваешь ублюдка из «Полиции нравов»… Разве не так? — У Кику перехватило дыхание, но он справился с собой. — Считаешь, будто она… виновна в провале инструктажа… Договорим до конца: и в том, что налетели индюки! Вот видишь… А между тем если и винить кого‑то, то нужно прежде всего винить тебя! Тебя, Сыргие, тебя — никого другого! Кто раньше других вышел из дома? Ты. Это во–первых… А во–вторых… Тогда, когда арестовали руководство — троих за один раз, — ты тоже остался целеньким… Тебя не тронули! Слышишь: даже пальцем не тронули!
— Довольно! — резко оборвал Волох. — Сейчас разойдемся, а вот завтра… Чтоб завтра был в намеченном месте. Понятно? — Он помедлил, желая услышать ответ пекаря, но тот почему‑то медлил. — Договорились? Завтра встретимся? — повторил он, хотя делать этого не следовало.
— Не знаю, как насчет завтра, — пробормотал Илие под нос, принявшись зачем‑то затягивать пояс, и без того затянутый до отказа. Заметив наконец, что Волох приостановился в ожидании ответа, выдавил: — Я сообщу, когда и как…
Некоторое время Волох шагал скорее по инерции, не разбирая дороги и ясно чувствуя, что тело не подчиняется ему: оно словно брошено вперед какой‑то неведомой силой и по мере продвижения все острее ощущает близкое, неминуемое падение. Куда несут его ноги? Кому и где он сейчас нужен? Никому. Нигде. Ни одной душе на свете.
В голове роились мысли одна другой горше. Жандармы, полицейские, шпики всех рангов и калибров, гестаповцы, провокаторы, осведомители… И вся эта свора, весь этот зверинец ожесточился против людей, которых он, Зуграву, Илона непременно должны объединить против общего врага… И вот теперь…
Что случилось с Кику? Как может сомневаться этот человек, знавший Волоха в тюрьме, видевший на его примере, как держатся на допросах подпольщики? И там же, в фашистском застенке, примкнувший к нему? Пытки, допросы, бесконечные истязания… Может ли быть более грозное испытание человеку, более страшная его проверка?
И вот теперь не кто иной, как Илие Кику, готов в чем-то подозревать его!
К каким только уловкам не пришлось прибегнуть Илие, чтобы попасть в каморку Сыргие! Более всего он боялся, как бы его приход не обнаружила сестра Параскива: с нее станет пригласить приятеля Сыргие к себе на чашку чая. Неужели попытается заманить в секту?
Но вот наконец все преграды позади, и они снова один на один.
— Значит, спим, Сыргие? Как турецкий паша, развалился на мягких подушках и даже не захотел раздеться! Но что будет со складкой на б–б–брюках? — Как ни старался Илие говорить плавно, ему все же порой не удавалось справиться с заиканием.
Заметив, что шутка не подействовала и хозяин не отвечает, Илие понял, что начал разговор не в том тоне. Однако не смог сразу переключиться на серьезные темы.
— Послушай, мрачная личность, кладу голову под топор, что с тех пор, как мы не виделись, — а прошло четыре дня! — ты ни разу не наводил блеск на ботинки.
Волох заставил себя подняться с постели. Он был желтый, взъерошенный, мрачный. Рассеянно стал бродить по комнате, пытаясь отыскать что‑то, не то гребешок, не то полотенце.
— Похоже, у тебя во рту сегодня и просфоры не было? — хлопнул себя по губам пекарь.
— Какой еще просфоры?
— Разве не знаешь, безбожник? Ха–ха–ха! — Он рассмеялся, однако тут же резко оборвал смех и озабоченно спросил: — Послушай, Сыргие, ты не помнишь фамилии генерала, который разбил немцев под Курском? Вертится в голове, а па язык не идет.
— Ватутин.
— Вот, вот — Ватутин! — обрадовался пекарь, — Ватутин… Фамилия — как будто из нашего молдавского языка: по–русски «бить», по–нашему — «бате». Правильно говорю, правильно — разбил их в полном молдавском смысле слова! А у тех, зигфридов, было две тысячи семьсот танков, две тысячи самолетов, шесть тысяч орудий… Верные подсчеты?
— В общем, верные, но почему ты их вспомнил? — с недоумением проговорил Волох.
— Просто так. Ты же сам сообщал эти цифры, теперь захотелось проверить, крепко ли засели в голове. Ну, да ладно, — переменил он тему разговора, — скажи лучше, который час?
— Тебе крайне необходимо это знать? — сухо проговорил тот, отлично понимая намек Кику. И все же посмотрел на часы, посмотрел и, не желая того, вздрогнул. — Около шести, устраивает? Спешишь на аудиенцию к начальнику военной пекарни? К своему любимому плутоньеру?
— Да, устраивает. Да, спешу. На аудиенцию. — Кику, по всей видимости, великолепно умел поддерживать светский разговор. — Не только на аудиенцию. Собирайся, опаздываем!
— Это еще куда?
— Без капризов, товарищ ответственный, у меня в печи сидит хлеб. Как бы не сгорел, тогда не миновать плутоньеру тюрьмы. Но зачем оставаться без начальства, к которому ты же сам меня и сосватал? Я забежал всего на несколько минут. За тобой. Давай, давай, завязывай шнурки на ботинках. Нужно успеть к семи…
Кику торопливо бежал по улице, буквально за руку таща товарища.
— Тебе нужно бы шагать впереди — идешь на суд, парень! — смеюсь, проговорил он. Затем добавил, не то все еще шутливым, не то многозначительным тоном: — Помнится, ты в тюрьме тоже не так давно устраивал нам судилища.
Волох просунул ладонь под мышку спутнику и подержал ее там, пока не почувствовал, что пальцам стало тепло. Со времени последней встречи с Кику они у него все время стыли… Затем крепко схватил Илие за плечо.
— Именно этого они и хотят, — проговорил он, вспомнив конец прошлого разговора. — Чтоб каждый из нас — слышишь, Илие! — подозревал друг друга, не верил, сомневался…
— Кто это «они»? — не понял или не захотел понять Илие.
— Кто? Те, что сажают нас в тюрьмы, карцеры, застенки… Неужели так скоро забыл? — Он на минуту приостановился. — Не знаешь кто… А слово самое простое: фашисты! Те, кому очень нужно, чтоб мы…
— Понятно, — поддержал его пекарь. — Но и у них далеко не все так гладко, как хотели бы…
— Засылают в наши ряды ловких, опытных провокаторов, которых не так‑то просто отличить от честных людей. И все же одного фильтра им никогда не пройти. Этот фильтр — дела, факты!
Теперь Кику внимательно слушал его, даже замедлил шаг.
— Но если провокаторы тоже участвуют в делах? Как различать их в этом случае?
— Тут и в самом деле непросто, — ответил Сыргие, — И все же их дела — одна видимость, ничего более. По-настоящему боремся только мы.
— Одна видимость… — повторил Кику, не слишком, впрочем, вникая в смысл слов. — Кажется, пришли вовремя.
Они были уже возле пекарни, и Кику обратился к мужчине, который ходил по двору с метлой, сгребая в кучу мусор и золу:
— Ну как, Ион, все в порядке? Никаких происшествий?
— Слава богу! Плутоньер, бедняга, пьян в стельку, — ответил тот. И шепотом добавил: — Вас уже ждут.
— Отлично. Как только войдем, запирай на замок. Если что не так — подавай сигнал.
— Иначе быть не может… — И человек снова принялся за свое дело.
— А тот, из учеников, был? — торопливо спросил пекарь.
— Был, был. Пять больших караваев для пленных.
— Отлично. Заключенным отправили?
— Тоже пять. С фургоном, который возит офицерам. — Он вручил Кику ключи. — Открой и не вынимай из скважины.
Кику торопливо сбежал по ступенькам, которые вели в подвал, открыл огромный замок и кивнул Волоху, предлагая тому пройти первым.
В подвале он прежде всего бросился к окну, принявшись заслонять корытом запорошенную мучной пылью фрамугу: пускай заглядывают, если придет в голову, все равно ни черта не увидят!
Навстречу Волоху рванулась волна теплого воздуха, приятно пахнущего тестом и печеным хлебом, однако эти радостные, чисто домашние запахи только сильнее подчеркнули его тревогу и озабоченность.
V
В подвальном помещении, где размещались печи, их действительно ожидала вся группа.
Первым, кого увидел Волох, был Гаврилэ Грозан, слесарь, работавший в ремонтной мастерской. Волох почти ничего не знал об этом человеке, разве что слышал, будто, вопреки своей необыкновенной силе, он вел себя на удивление расчетливо и осмотрительно, был крайне осторожен. Даже в полумраке подвала его сапоги ослепительно сверкали — лохматый увалень, как это ни странно, тщательно следил за своей внешностью.
Лицо Тудораке Хобоцела освещалось вспышками огонька сигареты, как всегда торчавшей в углу рта. У него был острый, угловатый лоб, кривой нос, перекошенный — будто вот–вот расплачется — рот. Даже волосы на голове, кое‑как собранные в некое подобие прически, топорщились на макушке. Но удивительная некрасивость его лица (ему‑то было на свою «красоту» наплевать!) сказывалась только во «внеурочное время», то есть тогда, когда он не был на работе. Как кельнер ресторана, к тому же первоклассного, Тудораке отличался безусловным «шиком» и «представительностью». Как это у него получалось, оставалось для всех загадкой… В кругу друзей Тудораке держался просто, весело, был удивительно «свойским» человеком. Профессиональная сноровка, а еще более умение разбираться в людях привели к тому, что он заслужил доверие у самой избранной (и богатой) клиентуры, которая неизменно одаривала его крупными чаевыми и хвалила за обходительность.
