Михаил Ландбург - Посланники
- Так что же будет с нами теперь?
- Зависит от нас.
- Зависит?
- Или не зависит.
- От нас?
- Или не от нас.
- Понял! - сказал я.
- Неужели? - капитан приободрился, перевёл дыхание и, откинувшись на спинку стула, заложил руки за голову.
***
Армейский автобус увозил нас в обратный путь.
Теперь водитель молчал. Теперь мы окна завесили.
Ворчал Иона:
- Ушли, как и пришли…Всё за собой убрали…
- Кроме сортира, - заметил Алекс.
- Кто-то заберёт! - выкрикнул Николай. - Кому-то придётся вернуться, чтобы всё это разгребать...
Иона облегчённо вздохнул, пожал Николаю руку и посмотрел на меня.
- Сержант, может, ты скажешь, кто мы после всего этого?
Я прикусил губу.
Успев усвоить кое-что из рассуждений царя Соломона, Платона, Ницше, пятёрки знаменитых писателей, десятка известных политиков, моих школьных учителей, я теперь не понимал, на кой чёрт мне весь этот груз знаний сдался.
Рядовой Иона ждал.
- Мы слуги отечества, его посланники, послы…- пробормотал я.
Иона скосил глаза.
- На месте Хозяина мира, - хмыкнул он, - таких посланников я бы послал в жопу.
Я закрыл глаза и незаметно уснул.
…На Японию обрушилось безжалостное цунами. Заголовки газет гласили о вековых кознях природы, о её бесконечных проделках над человеком. "Какая мерзость!" - подумал я об истории человечества. Она предстала передо мной в образе синего, изрядно потрёпанного гуся. На склоне песчаного холма показались Наполеон Бонапарт и Александр Македонский. Они были в сильном подпитии и, обнявшись, шагали в сторону города Газа. Мощный армейский репродуктор объявил о том, что вследствие густой облачности, пала Римская империя. Услышав об этом, Александр Македонский провалился сквозь землю, а Маргарет Тетчер проглотила пуговицу от своего жакета. Потом случилось солнечное затмение, а когда небо очистилось, было видно, как стоящие вдоль дороги школьники машут нам букетами полевых цветов. Откуда-то выбежала возмущённая коза и набросилась на школьников. Коза рвала цветы и громко блеяла: "Приве-е-е-тствия отме-е-е-е-няются!"
Проснувшись, я ощутил смущение оттого, что оказался свидетелем неблаговидного поведения истории. "Мир нуждается в основательной химчистке", - подумал я.
***
На базе меня дожидался мотоцикл.
- К маме! - велел я.
***
При въезде в Иерусалим бензоколонка. Я спрыгнул с мотоцикла. Высокий, плотно сбитый парень протянул суетливую ладонь.
- Подай, сколько не жаль, - сказал он.
- Шёл бы ты работать! - огрызнулся я.
- Ты прав, - согласился парень, - это, безусловно, выход, но разве я могу противиться Создателю, если Тому было угодно сделать меня таким? Мне работа претит. Любая работа…
Я посмотрел на широкий выпуклый лоб парня и подумал: "Мозги выпирают".
Парень отошёл в сторону.
- Полный бак! - велел я другому парню. На этом был оранжевый комбинезон.
- Не узнаёшь? - заговорил этот.
Я пригляделся. Узнал. Вместе учились в школе.
- Два года колесил по Европе, - сообщил он. - Потешная она. Насмотрелся…Поел лягушек…
Я сказал:
- С ума сошёл?
Он сказал:
- В Мадриде лягушек едят многие.
Я сказал:
- В Мадриде сошли с ума.
Парень взял в руки резиновый шланг.
- Странно, что в Иерусалиме не едят лягушек.
Я включил мобильник.
- Лия, я всё ещё вызываю в тебе привлекательность?
- В достаточной мере.
- Сколько в "достаточной мере"?
- Тебе в граммах или сантиметрах?
- В километрах и тоннах.
- Поживём – выясним!
- Лия, в моём распоряжении двое суток отпуска…
- Замечательно!
На всякий случай я уточнил:
- Двое суток – это ночь и день, а потом день и ночь. Соображения насчёт небольших каникул будут?
- До вечера, - сказала Лия.
В воздухе повеяло праздником.
Погладив бензобак мотоцикла, я отдал приказ: "Росинант, вперёд!"
***
Иерусалим –
смуглые лица,
гортанный говор,
звон церковных колоколов,
две монашки двигаются плавно, будто две гусыни,
улица, которая ведёт наверх,
улица, которая спускается вниз,
запах жареной куриной печёнки,
урчание грузовиков,
рычание автобусов,
полицейские на конях,
сизый асфальт кривого переулка,
кусты, покрытые пылью,
три чернокожих монаха, размахивая руками и шаркая сандалиями, ведут между собой беседу,
на площади молится араб,
возле швейной мастерской мальчишки развернули транспарант: "Родители, не обижайте своих детей; помните: когда-нибудь ваши дети будут выбирать для вас дом престарелых",
в ящике для мусора копается рыжий кот,
женщина в наглухо застёгнутой блузке и бесконечно длинной юбке идёт по улице, сосредоточенно глядя себе под ноги,
парень в пёстрой тюбетейке стоит у входа в банк "Леуми" и держит в руках плакат "Не доверяю!",
с улицы Агриппас доносится призывный голос цветочницы,
в раскрытую дверь синагоги видно, как мотают головами хасиды в лапсердаках и чёрных широкополых шляпах.
На площади, возле пушки времён войны за Независимость, стоит поэт Давид Полонски.
Я спрыгнул с мотоцикла.
Давид принялся разглядывать выступавший на моей гимнастёрке соляной рисунок.
- Прямо оттуда?
Я сказал:
- Угу!
Давид один глаз прищурил.
- Там вы провозились, вроде бы, впустую?
Я не ответил.
Поэт выглядел озадаченным.
Я спросил:
- Могу я быть откровенным?
Давид разрешил, ибо я не политический обозреватель телевидения…
- У тебя лицо перевёрнутое, - сказал я.
Давид пояснил:
- По причине этой странной войны, я растерял поэтическое мироощущение, а возможно, это из-за моего последнего сна –
по миру пронёсся оранжевый вихрь, и землю со злобным шипением накрыл огонь. Люди и животные метались в поиске какого-либо укрытия, но так и не нашли. Мир сгорел. Что-то таинственное поглотило человечество. Всё вокруг превратилось в пепел и уродливое Ничто. Не осталось ни воды, ни суши, ни радости, ни горя, ни зла, ни добра. Из всего живого остался один я... Я заглянул в себя – ни восторга, ни гнева. Я спросил себя: "Кто я теперь без красок Иерусалима, без шёпота ветра, без моих читателей …,без…,без…?" Опустев, будто полуночная улица, моя душа прокричала: "Как же мне излить свои чувства в этом хаосе и сплошном Ничто?"
Давид опустил голову.
Я сказал:
- Замечательный бред.
Давид поднял голову, посмотрел на меня глазами, будто изготовленными из жести.
Я напомнил:
- Месяц назад ты мне рассказывал о большой цели…
- Ты про то? - обречённо проговорил он. - Было, было…
- И что теперь?
Он горестно вздохнул:
- Моя жизнь стала жуткой, инфернальной. Та энергия, которую я черпал из ниши, присутствующей между мною и Небом, те силы, которые помогали мне ощущать духовные всплески, внезапно погасли. Живу по инерции, не в силах понять, кто я теперь. Боюсь, что теперь я – как все. А я – не все…Я – один в своём роде…С моей головой что-то происходит. Ты не знаешь, что бы это могло быть?
Я сказал:
- Знаю. Химическая реакция.
Давид занудел:
- Во мне не замолкает колокол пустоты. Мне страшно оказаться в полном одиночестве…
Я напомнил:
- Древний мудрец учил: "Не бойся, если ты один, бойся, если ты ноль".
Давид потёр себе виски.
- Боюсь прослыть иерусалимским шутом.
- Прекрати бояться!- потребовал я. - Бери пример с Сенеки. Тот ничего не боялся, ибо знал, что боится всего.
Мы помолчали.
- А как со стихами? - спросил я.
- Слова меня избегают.
- Возможно, - предположил я, - твой организм исчерпал свой ресурс кальция, железа, фосфора, а ещё – душевного безумия…
Глаза поэта остекленели, как у куклы Барби. Он задумался. Я не стал мешать, ибо всегда считал, что чуток поразмыслить, поэтам вреда принести не может.
Наконец, Давид проговорил:
- Возможно, ты прав, именно этого состояния я, собственно, жду...
Я поделился недавно приобретённым опытом:
- В жизни обратимо многое... Вот, казалось, мы шли на Газу, а отступили к самим себе…Однако не следует отчаиваться: вернуть себе безумие возможно, и сделать ребёнка вселенной тоже возможно, если тщательно прочистить уши, протереть глаза, а в себя влить полный стакан узо.
