Хамза Есенжанов - Крутое время
По правде говоря, Маймаков совсем не знал, куда исчез Мамбет и где его будет искать погоня. Имелся строгий приказ ни в коем случае не разглашать событие до тех пор, пока не схватят беглеца. Но желание показать свою власть перед Фазылом, дать понять, что и он непосредственно связан с важным правительственным делом, одержало верх, и чванливый сборщик даже не заметил, как нарушил приказ.
— Апырмай, а! — покачал головой Фазыл. — Кто бы мог подумать? Ведь он с оружием, его, черта, и схватить-то не так просто, он же сопротивляться будет.
— Жаль, у меня времени не оказалось. Иначе сам бы поймал, связал и приволок сюда. Сколько таких дурней на моем счету! Как-то летом в Анхаты я живо усмирил аул строптивого Жунуса. Сам всемогущий хаджи упал передо мной на колени. А что Мамбет? Сильнее джигитов из того аула? Чепуха! И пикнуть бы не посмел! — петушился Май-маков.
Фазыл не удержался, прыснул. Нурум от гнева побелел. «Что бы с этой собакой сделать? От первого же рывка слетел с коня, раскорячился, шлепнулся, как жаба! А теперь хорохорится, мразь!»— негодовал Нурум. Но, видя, что Фазыл смеется над враньем Маймакова, немного успокоился.
— Ладно, после заеду! — сурово заключил рыжий начальник, поднимаясь в седло.
— Тьфу, дурак! Ногтя Мамбета не стоит, мелюзга, а как пыжится-то за спиной хана, а! — сплюнул Фазыл брезгливо.
Нурум подробно рассказал, с какими «почестями» проводил Маймакова летом их аул.
— И сейчас бы повторил вздрючку, да жаль, что в городе у вас тесновато, — заметил он.
Снова появился, будто из-под ног, маленький и плюгавенький человек.
— Фазылжан, не подумай, что я вожу Маймакова из дома в дом. Ты же ведь понял теперь, зачем он пришел. А я… просто так… хочу еще раз проверить посемейный список. — Он прижал под мышкой тощую папку и, как бы показывая, что вся сила в ней, ласково поглаживал ее другой рукой.
— Спозаранку взялись за список? Боитесь, что люди разбегутся?
— Если не возьмешься с утра, днем никого дома не застанешь… У всех свои дела… Ну ничего, твою-то семью я знаю: ты да Иба. Фазылжан, а этот джигит?.. Кажется, я его знаю?
— Нет, он приезжий. Из Дуаны.
— Но… я его видел… где-то…
— Вы ошиблись, — сухо сказал Нурум, стараясь отделаться от прилипчивого незнакомца с бегающими воровскими глазами.
Заметив недобрый взгляд Нурума, маленький сразу осекся.
— Возможно, возможно… — засуетился он. — Я пойду…
Затравленно глянув на Фазыла, на Нурума, он пробурчал под нос:
— Много раз в Дуане бывал, не видел там такого джигита. Я всех там знаю…
Фазыл промолчал. Нурум гладил потемневший от пота круп коня, выжидая, когда непрошеный гость скроется за воротами.
— Подлая скотина, — сказал Фазыл, когда тот вышел. — Каждый божий день сует к нам свой нос, вынюхивает, расспрашивает. И что только не мелет языком? «Жанша с самим царем беседовал!» То шепчет на ухо: «Красные уже подошли, захватили Уральск. Вот-вот нагрянут в Джамбейты. Ты не знаешь, как найти кердеринцев?»
Нурум плохо слушал. Распутывая гриву коня, он думал все о том же:
«Мамбет… «Поехали со мной», — говорит. Апырмай, вот были бы дела, если поехать с ним…»
Глава третья
С бесстрашным и загадочным Мамбетом Нурум так и не встретился. Помешал тому совершенно невероятный случай.
В тот день, расставшись с Нурумом, Мамбет направился прямо к дому известного учителя Губайдуллы Алибекова. И зимовье, и джайляу — летовка Губайдуллы — находились рядом, на берегу озера Камысты, в семнадцати верстах от города Джамбейты. Для таких нетерпеливых, неугомонных путников, как Мамбет, досюда рукой подать. Бесцеремонно ввалившись в юрту учителя и даже не поздоровавшись, гость решительно выпалил:
— Губай-ака, если я не отрублю башку тюре и не приторочу ее к своему седлу, пусть забудут имя Мамбет!
Губайдулла хорошо знал безумства дерзкого Мамбета, того самого Мамбета, который в шестнадцатом году гонял, как теленка, волостного Лукпана, сбежал с окопных работ из дальних краев России и всегда достигал того, к чему стремился. Губайдулла не раз помогал советами, не раз отвлекал, отговаривал собрата от неблагювидных поступков, И сейчас не удивился суровому виду и резким словам Мамбета. Повернувшись к нему, привычным назидательным тоном учитель сказал:
— Давно тебя не видно, Мамбет, дел много? Почаще нужно выезжать в степь. Ты ведь не чиновник, чтобы зимой и летом сидеть в городе…
Потом учитель обратился к мальчику, с разинутым ртом глядевшему на необычного гостя:
— Мержан, подай-ка дяде кумыс, соскучился он по нему. — И продолжал спокойно сидеть как ни в чем не бывало.
Красивый остроглазый мальчик, больше похожий на мать, чем на крупнолицего отца, послушно вскочил, как ученик перед наставником, и, чуть склонив голову, вышел.
Губайдулла степенно погладил бороду, провел левой рукой по густым волосам. Войлочный полог юрты был поднят; учитель посмотрел в степь и, кажется, о чем-то вдруг вспомнил: хмурые, нависшие брови слегка расправились; чуть откинув голову, он уселся удобней. Хотя внешне казалось, что ему мало дела до горячих слов Мамбета, но учитель думал именно о нем. «Если не отрублю башку тюре и не приторочу к седлу, пусть забудут имя Мамбет!» Да, это он может: если надо — отрубит чужую голову и свою защитит. Случилось что-то серьезное. Я ведь знал, что пост начальника интендантской службы не по нему. Таким людям нужна горячая работа, боевая. Вот он и не поладил с начальством…»
Учитель сидел молча, и буря в душе Мамбета, казалось, немного улеглась. Он тоже молчал. Не спросив позволения хозяина, не дождавшись хотя бы молчаливого его приглашения, Мамбет широким шагом прошел в глубь юрты и опустился на коврик. В это время мальчик Мерхаир двумя руками осторожно подал ему большую чашу кумысу. Мамбет жадно припал губами и залпом выпил больше половины.
Губайдулла сидел на высоком стуле за столом в правам углу юрты. Восьмистворчатая юрта просторна, в ней свободно разместились бы человек сорок-пятьдесят, даже могучий Мамбет, сидевший поодаль от стола в глубине юрты, сразу стал меньше. Мамбет пил кумыс, а учитель о чем-то задумался. Они сидели в разных углах и, казалось, никакого отношения не имели друг к другу. Даже внешне — будто два человека из разных миров. Один — известный своей образованностью учитель, выпускник учительской семинарии, человек с европейскими манерами и внешне весьма представителен: широколицый, лобастый, с крупным носом, сросшимися бровями. Борода черная, густая. Сам он весь крепко сбит. Необычность облика подчеркивают длинные темные волосы. В те годы редко кто из здешних отращивал волосы, поэтому многие считали, что Губайдулла похож на Абугали Сину, познавшего тайны всех премудрых наук. Муллы и хаджи боялись его, чиновники сторонились. Ко всему Губайдулла был старшим из братьев Алибековых, известных своей ученостью, выходцев из состоятельного аула Алибек. Второй его брат, Хамидолла, получив образование в русско-киргизской школе, возглавлял волость, а самый младший, Галиаскар Алибеков, окончил реальное училище и, по слухам, оказался в стане красных, однако никто толком не знал, где он находится сейчас и чем занимается.
Другой — Мамбет, одна внешность которого на кого угодно страху нагонит и который вместо приветствия, объявил, что снимет голову тюре, тоже был широко известен.
Но по-иному Мамбет ни разу не перешагнул порога школы, хотя русский язык знал лучше многих учившихся; пережил и перевидел тоже немало. В молодости он нанимался к богатым казакам Приуралья пасти скот, осенью гонял табуны и отары на базары в крупные города. Он был не очень высок, но и не низок, не кряжист, но и не хрупок: всем своим обликом походил на рябую, в пестринах, сильную матерую щуку, не раз срывавшуюся с крючка и державшую озерное царство в страхе; рассвирепеет — с таким не сладить; и никогда, нигде, ни перед кем не унижался Мамбет; лицо смуглое, тяжелое, нос по лицу — крупный, лоб широкий; то ли ст ветра, от пыли, то ли от ушиба — белки глаз воспалены и в красных прожилках. Правое ухо с отметиной — хрящ заметно искривлен; хотя телом и не грузен, но сколочен крепко, мускулист, силен — не так-то просто сдвинуть его с места; точно степной карагач — ветвистый, корявый, не сгибающийся в бурях. Лет Мамбету, должно быть, около тридцати, потому что джигиты дзадцати-двадцатипятилетние, вроде Нурума, почтительно называют его «Маке» или «агай».
Казалось бы, ничто не связывало образованного учителя и необузданного степняка: ни в характере, ни в стремлениях, ни в духовом облике общего между ними не было. Но, точно конь, кружащийся на привязи возле кола, строптивый Мамбет нет-нет да и нагрянет к знаменитому учителю, когда особенно трудно приходится. И каждый раз ошеломит новыми проделками. Два года назад прискакал к учителю и выпалил с порога: «Взял волостного Лукпана за глотку и заставил исправить список. Собачий сын, выгородил своего брата, моего ровесника, от окопов, написал, будто ему тридцать пять лет»… В другой раз примчался с новой вестью: «Держал в руках серебряную с золотом шакшу надменного Курлена, которую не брал в руки ни один смертный. Из-под носа увел знаменитую сивую кобылу Курлена».
