Фёкла Навозова - Над Кубанью зори полыхают
— Дело‑то не в грамоте, а в сердце. Русский русского поймёт, — приподнялся Кутасов и предложил Архипу взять папироску. — Давайте поговорим по душам.
Архип смял папиросу и, не закуривая, заговорил, глядя себе на руки:
— Кажется, што этими руками свет бы перевернул. Здоровый, сильный я. А куда силушка‑то моя идёт? Вроде двужильного быка в ярме хожу: тяну, тяну лямку, тру шею, гну хребет. Неужто так и вся жизнь пройдёт? На кого работаю? И что получаю за свой труд? И за человека тебя не считают…
Бросив измятую папиросу, Архип перевёл дух и, улыбнувшись, признался:
— Жалею я, что Бочарникову совсем мозги не выбил на Борцовой горе. А следовало бы: одним кровопийцей меньше бы стало. Саданул я его здорово! Даже у самого кулак занемел.
Кутасов пристально посмотрел на Архипа, теребя отросшую за время болезни бородку.
Архип закончил вопросом:
— Вы меня поняли, господин учитель?
— Конечно, понял! Что же тут не понять. Ведь если разобраться, то и разницы между нами мало: голытьба мы с вами, оба бездомные и интерес у нас один — бороться с мироедами совместно.
Архип пожал плечами, смущённо признавшись, что ему не совсем понятно, как можно вдвоём победить мироедов, у которых в руках пе только богатство, но и власть. Выслушав объяснение учителя о классовой борьбе, о попытке революции свергнуть в 1905 году монархию, парень задумчиво ответил:
— Тут надо крепко подумать. Пятый год вы считаете пробой сил. Помню… Хоть и мальчишкой тогда был, можно сказать, от горшка два вершка, а помнить — помню, как у нас на Орловщине жгли усадьбу помещика, как мать из барских покоев перину домой притащила, а отец кричал на неё, что попадёт ему за эту перину. Перину ту отец в овраг свёз, а мать к жандарму вызвали. От жандарма рачки назад прилезла и по сих пор выгнуться не может. — Архип вздохнул. — Ну, прощевайте, господин учитель! Выздоравливайте! А над словами вашими я думать буду…
— Думайте!
Возвращаясь домой, Архип заглянул в окно кухни, откуда слышались приглушённые девичьи голоса.
«Гадают!» — улыбнулся он, ища глазами Нюру. Под Новый год у Ковалевых в кухне собрались девки и бабы со всей улицы. Всезнающая Гашка придумывала и вспоминала все старинные гадания и сама их разгадывала. Девушки с замиранием сердца ждали предсказания своей судьбы.
А судьба‑то сводилась к одному: выйдет ли в этом году замуж или ещё придётся в девках посидеть. Каков будет жених: богат аль беден, красив аль урод, аль пьяница. Девушки старались говорить шёпотом, не смеялись. При таком важном деле какие могут быть смешки! В полночь снимали петухов с насестов, сажали под решето, сыпали им зерно, ставили стакан с водой и с затаённым дыханием ждали, как поведёт себя петух: станет зерно клевать — домовитый будет муж; воду станет пить — несусветный пьяница; уснёт петух, не поев, не попив, — умрёт муж после венца.
Потом всей гурьбой выбежали на перекрёсток улицы и стали считать колья в заборах и плетнях:
— Раз, два, три, четыре, пять…
Девятый кол — жених. Если девятый кол корявый — жених рябой, кривой кол — урод жених. А прямой да гладкий — жених высок и красив.
Нюре Ковалевой попался прямой высокий кол. Она улыбнулась, подумав об Архипе.
А потом тяжело вздохнула. Вспомнила, что батрак не пара невесте из семьи богатых казаков Ковалевых…
Вскоре после Нового года Кутасов ушёл из станицы на железную дорогу в ремонтную бригаду.
— Скатертью дорожка! — обрадовался атаман. — Убрался, крамольник! Баба с возу — кобыле легче!
Вечерами в излюбленных местах Залесинки, Козюлиной и Дылевой балок собиралась на гулянки молодёжь. Первыми обычно появлялись девчата и громко, во веер голос, запевали песню. По этому сигналу парни спешили управиться по хозяйству и тоже шли гулять.
В этот вечер Мишка Рябцев сердито прикрикнул на сестру, которая раньше его хотела улизнуть из дому.
— Ты что, с цепи сорвался? Гавкаешь, как наш Полкан? — рассердилась она.
Мишка только покосился на неё и со злостью плюнул.
За последнее время он похудел, и глаза его вспыхивали недобрыми огоньками. Иссушила ему сердце Дашка Кобелева. Передавали ему верные люди, что Васька Колесников, атаманский старший сын, зачастил к Дашке, а она будто больше льнёт к его меньшему брату Алексею.
И Мишка решил посчитаться с атаманскими сынками. В помощь себе он позвал своих дружков–товарищей и батрака Архипа. Парни прихватили гармонику, бубен, дудки и двинулись к Дылевой балке.
Дылевские девчата издалека услыхали их музыку и оборвали песню.
— Ой, девчата! Да кто ж это к нам с гармонистом прёт? — радостно взвизгнул кто‑то. —Гармонь‑то играет. И–и-их!
Прислушались к приближающейся музыке. В лад гармони подыгрывали рожки и дудки, грохотал бубен, раздавался весёлый посвист.
— Ой, да это с Козюлиной балки к нам идут! Мишка Рябцев на бубне выбивает и соловьём насвистывает, а городчанские ребята в рожки играют.
— А гармонь чья?
— На гармони ни один казак в нашем краю не играет. Не иначе как Яшка с Хамселовки. Он же теперя Мишкиным дружком стал, — подсказал кто‑то.
С другой стороны подошли свои ребята с Дылевой балки. С ними Василий и Алешка — сыновья атамана. Василий зло, сквозь зубы бросил Дашке:
— Свистунов поджидаешь? Пехай, нехай идут! Мы им тут наломаем бока!
Козюлинцы с хамселовскими уже вывернулись из‑за крайней хаты, остановились чуть поодаль. Мишка Рябцев передал бубен одному из дружков, одёрнул ватную бекешку, затянул потуже узкий кавказский пояс и подмигнул Яшке:
— Жиманем!
Яшка заиграл казачка.
В мягких юфтевых сапогах, привстав на носки, Мишка стал дробно перебирать ногами. Потом вдруг взвизгнул и понёсся по кругу. Девчата, подхватив юбки, побежали глядеть на лихого танцора. За ними не спеша двинулись и ребята с Дылевой балки.
Мишка, размахивая правой рукой и придерживая левой шапку, плавно нёсся по кругу, задевая девок. Те с визгом пятились назад, прячась за спины подошедших парней. Мишке нужен был Васька Колесников. И вот наконец ему удалось подлететь к нему и, словно нечаянно, наотмашь полоснуть по лицу.
Василий вышел из круга, подозвал меньшего брата и послал его домой за свинчаткой.
Яшка оборвал мотив, развёл мехи гармони и грянул лезгинку. Все стали в лад ударять в ладони. Дашка Кобелева сбросила с головы на плечи шёлковый платок, разведя руки, растянула его и павой поплыла по кругу. Мишка взвизгнул, понёсся — закружился вокруг неё волчком. А Василий Колесников аж зубами заскрипел от зависти: так танцевать он не умел. Дашка, забыв все на свете, плавно разводила руками, будто в полёте. А Мишка нагонял её, обнимал за талию и кружился вместе с нею.
Плясали и пели допоздна. По ни один из парней, как с той, так и с другой стороны, не предлагал девчатам проводить их домой. Всем было понятно, что без драки в этот вечер не разойтись.
Наконец девушки стали расходиться. Вскоре на месте гулянки, у забора Ковалевых, остались только ребята и Дашка со своей подружкой. С горделивым любопытством она ждала, чем кончится ссора между парнями, отлично понимая, что причиной этой ссоры была она.
А Мишка уже задирался с атаманскими сынками:
— Ну, у кого из вас есть табачишка? Не жадничай, дай закурить!
Мишка лез к Василию и Алешке, хлопал их но карманам шаровар, словно выискивая кисеты с табаком. А на делё, пытался определить, есть ли у них свинчатка.
Васька разозлился и с силой толкнул его в грудь. Гибкий Мишка покачнулся и, изогнувшись, локтем ударил Алешку под ложечку. Алешка вскрикнул от боли и присел, схватившись за живот.
Дылёвские парни заорали и, засучивая рукава, полезли на хамселовских. Те не выдержали натиска, бросились бежать в проулок. Только Мишка с Архипом не побежали, встав плечом к плечу, яростно отражали нападение.
Они медленно отступали в переулок. У Мишки капала кровь из разбитого носа.
— Бей их! Бей, чтоб не лезли к нашим девчатам! орал Василий.
— Бей, хлопцы! За нами магарыч! — вторил Алешка.
И тут из проулка выскочили вернувшиеся хамселовские парни. Началась общая потасовка. Дрались молча. Слышались только глухие удары, кряхтение да беспорядочный топот по подмёрзшей земле…
Дашка, крепко ухватив за руку подружку, смотрела на драку. Глаза её сияли, рот кривился в хищной усмешке.
— Хоть бы Алешку моего не изувечили, — прошептала она. — Пошли поближе, глянем кто кого?
В переулке они сразу натолкнулись на Алешку. Тот сидел на краю канавы, зажимая рот рукой. Дашке показалось, что он плачет. Она фыркнула. Подружка сердито прикрикнула:
— Ну чего ты насмехаешься? Радуешься, что из‑за тебя дерутся? Ведь Алешку Мишка чуть не укокошил. Тебя бы вот так саданули под ложечку, небось сразу бы ноги вытянула!
— Ну и нехай кочеты дерутся! Мне‑то што. — Дашка подбоченилась и расхохоталась. — Мне ни тот ни другой не нужен. А Алешка‑то ещё дитенок! Сидит в канавочке и плачет. Ха–ха–ха!
