Казимеж Брандыс - Граждане
— Правда, товарищ директор, — задумчиво отозвался Илжек.
Кузьнар отыскал, наконец, свою шапку. В это утро он ощущал какую-то тяжесть в голове, и перед глазами у него временами все кружилось, как в горячечном бреду. Но, несмотря на это, он был в прекрасном настроении.
Они вышли из барака и направились к котловану будущей больницы, вокруг которого теснилось уже много людей. Издали трудно было разглядеть лица, тем более, что мартовское солнце, хоть и бледное, слепило глаза. День вставал хороший, дым из труб Праги голубым туманом уходил в просторы неба, по которому со всех сторон, надвигаясь друг на друга, плыли молочно-белые облака, словно торопясь куда-то. Земля дышала влажным запахом полей, от разбухшей глины шел зимний холод. В удивительно прозрачном воздухе маячили слева розовые, еще не оштукатуренные корпуса на старой стройке. Там и сям среди лесов золотом переливались на солнце железные штанги.
Обычно молчаливый Илжек неожиданно разговорился. Шагая в расстегнутом ватнике рядом с Кузьнаром, он рассуждал о том, что весною человеку всегда весело.
— Эх, товарищ директор, — говорил он. — Человек иной раз — что птица. Полетел бы куда-нибудь, все равно куда, необязательно в небо. Верно я говорю?
— Скучаешь по деревне? — интимным тоном спросил Кузьнар, медленно пробираясь между кучами ржавой проволоки и железа. Он ощущал во всем теле размаривающее тепло.
— Нет, — Илжек отрицательно замотал головой. — В городе лучше. Вчера мы с Вельбореком были в кино. Показывали фильм «Сын полка». И, знаете, товарищ директор, Вельборек так кулаки стискивал, так стискивал! — Илжек потряс собственными темными кулаками и рассмеялся. — А потом говорит: «Надо что-нибудь такое сделать, чтобы вся стройка рот разинула».
— Ага, понимаю, — сказал Кузьнар. — Это человек силу в себе большую чует. Знакомо мне это, знакомо…
— Да, силу, — подтвердил Илжек. — А после кино она куда-то пропала, и следа не осталось. Воротились мы в общежитие и заскучали. Вроде как сделать надо что-то — а что? И завалились мы с горя спать.
Илжек вздохнул и зашагал дальше за Кузьнаром, который на ходу высматривал кого-то среди ожидавшей у котлована группы людей.
— Ага, и Тобиш уже тут. Пора! — бросил он торопливо.
Внизу, на дне котлована, шли последние приготовления. Подручные утрамбовывали землю для каменщиков, молодой начальник участка что-то объяснял Звежинскому, водя карандашом по рабочему чертежу. Мись сам укладывал для себя кирпичи. Некоторые рабочие были в одних свитерах, а кто помоложе — сняли и свитеры и высоко закатали рукава рубах. У одного на груди виднелась фиолетовая татуировка. Руки и шеи у всех были еще по-весеннему бледны, едва подрумянены солнцем.
Когда подошли Кузьнар с Илжеком, из группы, стоявшей неподалеку от края котлована, прозвучали приветствия, поднялись шапки и кто-то сказал громко:
— Начинаем, директор! Погода на славу!
К Кузьнару подошел Тобиш. На его серых щеках выступил слабый румянец, ветерок развевал полы короткого пальто.
— Скажешь несколько слов? — спросил он вполголоса.
Кузьнар недовольно поморщился.
— Незачем. Они сами все понимают.
Он посмотрел на часы. Было уже около двенадцати. Солнце пробивалось сквозь большое седое облако с розоватыми краями. «Экая теплынь», — подумал Кузьнар, немного удивляясь тому, что в этот долгожданный день тело у него словно сковано и налито свинцом. В котлован спускался сейчас Побежий. Из кармана его темно-синей куртки торчала бутылка с чаем. Внизу он расстегнулся и стал не спеша снимать куртку, заговаривая с Мисем, который отдавал последние распоряжения Илжеку. Потом оба сложили свои куртки в углу ямы, аккуратно, одна на другую. У коричневой, гладко заровненной стенки котлована стоял Челис, опираясь на заступ, и улыбался, глядя снизу на Кузьнара.
— А ты чего тут? — шутливо спросил Кузьнар, сходя по доскам в котлован. — Тоже строить захотелось?
— Нет, — засмеялся Челис. — Я только так, для подмоги. — Смеялся он, как всегда, слишком громко, переминаясь с ноги на ногу и вертя наголо остриженной головой.
— Перестань ржать! — крикнул ему кто-то сверху.
Челис сразу притих и немного опечалился, но попрежнему не отрывал круглых глаз от Кузьнара.
Мись стоял уже у бетонного вала. Небрежно потрогал шнур, потом поплевал на ладони и вытер их о штаны. В ту же минуту подошел Побежий, за ним — Звежинский в кепке с заломленным козырьком. Набежали подручные.
Кузьнар окинул быстрым взглядом всю картину: людей, замерших на своих местах, размещенные в порядке горки кирпича, забрызганные известкой тачки, землю, бетонный вал. В глазах прямой белой линией замелькал шнур, протянутый горизонтально вдоль фундамента.
— Начинаем, хлопцы! — крикнул он.
С минуту постоял, расставив дрожавшие от волнения ноги, потом перебил Тобиша, не слушая, что тот говорит ему:
— Сейчас, сейчас, погоди…
И, не сознавая, что делает, вдруг очутился за плечами Мися, который уже протянул руку за кирпичом.
— Пустите-ка, Мись, — сказал он едва слышно.
Мелькнули перед глазами чьи-то изумленные лица, но ему было не до них. Лба его коснулся теплый луч солнца, а перед ним совсем близко был серый край бетонного фундамента, над которым уже повисла лопатка в руках Илжека.
— Давай! — отрывисто бросил Кузьнар сквозь зубы.
Услышал мягкое шлепанье и, повернувшись на раскоряченных ногах, схватил два тяжелых, шершавых кирпича.
Он не брался за работу каменщика вот уже двадцать лет, и сначала было трудно. Несколько раз он невольно делал правой рукой те жесты, какие привыкли делать укладчики старого поколения, и, ловя себя на этом, сконфуженно откашливался. Лопатка Илжека, короткая и широкая, с загнутыми краями, предупреждала все движения Кузьнара: паренек работал молча и ловко, приноровляя к ним ритм своей работы. Время от времени он, улучив подходящий момент, подбрасывал новую порцию раствора под самые кирпичи. Тогда раздавался мягкий шлепок, похожий на чмоканье.
Из-под прищуренных век Кузьнар видел большое пространство вокруг. На фоне мягко сиявшего неба теснились люди, наблюдая сверху, как он работает. Издалека долетали приглушенные голоса других — тех, кто занят был разметкой границ для новых котлованов. Стучали молотки — это вбивали в землю колышки, и кто-то в такт покрикивал: «Раз!.. Два!.. Раз!..» Топкая земля оседала под ногами Кузьнара, и ему часто казалось, что он уходит по колена в эту жирную, податливую массу. Он разгорячился, вспотел. Еще не совсем гладко шла работа. Кирпичи на скользком настиле расползались в стороны, и не удавалось с одного маху сдвинуть их вместе и влепить между ними слой соединительного раствора. Но Илжек всякий раз давал ему возможность исправлять промашку. Шлеп! Есть, схватило! Эти два кирпича уже не так-то легко с места сдвинуть, они крепко пристали друг к дружке… Постепенно Кузьнар и его подручный все быстрее согласовывали свои движения, не обмениваясь ни знаком, ни словом. У Кузьнара над бровями и на верхней губе выступили капли пота. Он сбросил куртку, подтянул штаны.
«Благо, на мне ремень, а не подтяжки», — улыбнулся он про себя, вспомнив Шелинга. Потянулся за следующим кирпичом. — Раз! — Этим коротким, удобным словом он как будто отбивал такт и, делая полоборота своим крепким туловищем в сторону горки кирпичей, бурчал себе под нос: — Раз! Раз! Раз!.. Ему отвечало чавканье цемента с лопатки Илжека, тогда он быстро укладывал кирпичи, заглушая это чавканье. И кирпичи садились все лучше, все плотнее. Шлеп!.. Шлеп!.. Шлеп!..
Сколько времени прошло? Час, два, три? Никто об этом не думал. Уже работающие стали как бы единым целым. Мир вокруг исчез, все слилось в пестрое пятно, неясно видимое сквозь влажный туман пота на ресницах, и там, в этом пятне, происходило какое-то движение, звучали голоса, словно пронизанные ярким солнечным светом, который падал теперь почти вертикально, так как было уже за полдень.
Кузьнар и не заметил, что в толпе, стоявшей над котлованом, все время менялись люди: одни уходили, другие приходили. Весть, что директор сам кладет первую стену больничного здания, широко распространилась по старой и новой стройке. Как из дальней дали, услышал Кузьнар голос Челиса: — Уже добрый час работает! — и затем его смех, снова чересчур громкий. «Вот дурак! — хотелось ему крикнуть Челису. — Что значит час? В Лодзи, когда строили мы для Рихтера, не один каменщик работал без роздыху, пока не свалится и дух из него вон… А я выдержал».
Еще два кирпича… Кровь громко стучала у него в висках. Она пульсировала с таким шумом, словно в голове отозвалось внезапно все, что пройдено в жизни. Он уже не слышал кряхтенья Илжека, не считал больше кирпичей. Стена! Вот она, вот поднимаются первые ряды. Еще раз! Бац! Дальше, дальше!
